когда все это закончится. Хоть каким-то образом. Кстати, я все хотела спросить, но как-то… не решалась, откуда вы всё это знаете?

– Что именно?

– Японский язык, про Японию всё. Скажите, Арсений Тимофеевич, вы – японец?

– Видите ли, Любовь Петровна… Я очень не люблю этот вопрос, потому что мне на него довольно часто приходится отвечать. Но вам я отвечу: нет, я не японец. Я кореец. Русский кореец из Владивостока. А по поводу того, откуда я все это знаю, скажу так: я этому специально учился. Это правда.

– Значит, вы «наш японец», «красный японец». – И Люба несколько истерически расхохоталась.

Марейкис недовольно дернул уголком рта, но ничего не сказал. Пройдя в центр комнаты, он сел на стул лицом к спинке.

– А где сейчас ваша дочь?

– Марта? А зачем она вам?

– Любовь Петровна, не задавайте глупых вопросов. Оставьте эту прерогативу товарищу Заманилову. Он ведь с вами по-прежнему активно контактирует?

Вагнер дернулась как от удара, отошла от окна. Нашла на полке спички и сигареты. Вставила пахитоску в мундштук, нервно прикурила.

– Контактирует. И что?

– Любовь Петровна, если не ошибаюсь, двенадцать лет назад вас должны были научить: вопросы задаем мы. Где бы вы не находились, где бы мы не находились, на любой территории – мы спрашиваем, вы отвечаете. Запомните это еще раз. Прошу вас. Пока прошу.

– Как же вы мне надоели… Как я вас ненавижу!

– Гражданка Вагнер, это ваше право – ненавидеть кого угодно. Я знаю, откуда в вас это чувство. Но, раз уж у нас сегодня урок повторения, я повторю. Ваш муж был контрреволюционером. Погиб в борьбе с советской властью, которую я для вас здесь и сейчас представляю.

– Вы убили его!

– Да, мы убили его. Потому что он был враг. Мы на войне. Причем, Любовь Петровна, обратите внимание: не «мы были на войне», а «мы на войне» – в настоящем времени. – Чен встал, снял пальто, повесил на вешалку. Достал из кармана спички, футляр с трубкой, набил ее табаком, не торопясь закурил. Вагнер, стиснув зубы, не сводила глаз с чекиста. Ее пальцы все сильнее теребили несчастную старую штору.

– Мы и сейчас на войне, – продолжил Марейкис, – всегда на войне, понимаете? Вы спрашивали про Японию, так вот я вам расскажу. В этой стране, в Японии, есть такая профессия – синоби.

– Синоби?

– Да, синоби. Это странные и страшные люди. Их принято бояться и ненавидеть. Раньше, если синоби попадали в плен, их ожидала ужасная и мучительная смерть. Например, одного знаменитого синоби медленно сварили в огромном котле.

– Боже….

– Да, ужас, мрачное Средневековье, но! Если бы этими двумя чувствами – страхом и ненавистью – исчерпывалась бы гамма человеческого отношения к ним, они бы давно перестали существовать как вид. Дело в том, что синоби не просто очень нужны всем, и в том числе тем, кто их так сильно не любит. Они совершенно необходимы любому развитому современному обществу. Без них ни одно нормальное государство существовать не может.

– Что же это за профессия? Мясники? Тюремщики? Дворники? – время от времени затягиваясь пахитоской, Любовь Вагнер постепенно пришла в себя и сейчас не просто следила за своим визави, но и внимательно слушала его. Кремовая штора наконец-то обрела покой.

– Это разведчики, Любовь Петровна. Разведчики. Ну, и контрразведчики, конечно, тоже – это тонкие дефиниции, в уточнении которых вам сейчас нет проку. Я хочу, чтобы вы поняли другое. Вы остались жить в этом государстве, но не приняли новую власть. Вы начали войну против него. Пусть не вы лично, а ваш муж. Я охотно верю, что он был чудесным человеком, любящим мужем, прекрасным отцом для вашей дочери и замечательным военным профессионалом. Но он вышел против нас с оружием в руках и был убит.

– Пусть так, – глухо обронила Любовь Петровна, – пусть так. Но за что вы мучаете меня и мою дочь? Мы тут при чем?

– В Японии отношение к синоби отличается от отношения жителей любой другой страны к своим разведчикам. Несмотря на то что многие не любят синоби и практически все боятся, в целом японцы считают эту профессию довольно престижной или, во всяком случае, уважаемой. Знаете почему?

Вагнер глубоко затянулась и сощурила свои прекрасные зеленые глаза.

– Потому что японцы, в отличие от всех остальных, понимают относительность добра и зла и абсолютность общественной пользы. Да-да! Вы считаете, что взять вас в заложники было низко, неблагородно? Безусловно! Даже не собираюсь с вами спорить! Я полностью с вами согласен. Но обратите внимание, что мы взяли именно вас, а не вашу соседку, например. Вы, вы сами ввязались в борьбу с нами, подставились под удар, а теперь упрекаете нас в недостатке благородства? Но у синоби нет понятия благородства. Есть эффективная и неэффективная тайная деятельность, работа. Эффективная означает жизнь для синоби и тех, на кого он работает. Неэффективная – их смерть.

– Бросьте, – пыхнула Вагнер, – это демагогия. Вы прекрасно знаете, что ни я, ни моя дочь, которая тогда вообще под стол пешком ходила, ничем не могли вам навредить.

– Если я не ошибаюсь, вы тогда служили на должности секретаря в наркомате иностранных дел? Почему вы думаете, что к вам, узнав о вашей ненависти к советской власти, вызванной гибелью мужа, не стали бы искать подхода его бывшие сторонники?

– Вам достаточно было бы меня уволить. Тем более что все равно уволили…

– Работу надо делать или хорошо, или не делать вовсе. Мы решили сделать ее очень хорошо и завербовали вас. И когда друзья вашего мужа вышли на вас, мы были к этому готовы. К сожалению, вас действительно уволили. Я занимался тогда другими задачами, иначе постарался бы вмешаться и предотвратить эту глупость. Не смог, простите. Но тогда мы решили использовать вас иначе, сделав так, чтобы те, кто работал с вашим мужем раньше, все равно получили информацию от вас или с вашей помощью. Только теперь это была уже та информация, которую мы сами, в своих целях, хотели передать им. Это была война, сражение. А для того, чтобы победить, поверьте, хороши все методы.

– Война… Сражение… Вы как злые дети, которые напридумывали себе героических легенд,