Говорил? – Кайто моргнул. Его широкое лицо растеклось в улыбке. – Что ж, это отличная мысль. Иди сюда, Хамано. Садись. Я отказываюсь наблюдать, как ты умрешь оттого, что не сможешь поднять свое оружие. – Он похлопал рукой по земле рядом с собой и откинулся своими широкими плечами назад, прислонившись к стволу Фудайдзю.

Хамано сел рядом с Кайто. С другой стороны от него сидел монах, пишущий что-то на свитке. Журнал, подумал Хамано. На несколько минут Хамано закрыл глаза, тщетно пытаясь игнорировать звуки сражения вокруг него, и сконцентрироваться на скрипе пера, скребущего по пергаменту.

- Они становятся менее организованными, - сказал Хамано.

Кайто фыркнул. – Возможно. Но и мы тоже.

- Нет, нас становится меньше, но мы не менее организованы. Это разные вещи.

- Как скажешь.

Оба погрузились в усталую тишину. Обычно, их пост-вахтенные разговоры длились несколько минут, но сражение, казалось, было особенно жестким в этот раз, и более утомительным. Ками были менее организованы, чем прежде. Их дерзкие нападения говорили об отчаяньи, растущем в их рядах. И все же, он не мог отрицать и слова Кайто. После каждой смены их ряды редели. Некогда тысяча наиболее грозных будока Камигавы, теперь насчитывала менее пятидесяти человек.

- Кого мы потеряли на нашей вахте? Были потери? – спросил он, спустя несколько минут.

- Кто знает? Рано или поздно кто-нибудь придет и скажет нам. Возможно Наото, если он выжил. Этот парень повернут на пересчете наших тел.

- Да, - сказал Хамано, подавляя зевок. – Возможно Наото.

Хамано осознал, что чувствует вздымание сна за опущенными веками, впервые за долгое время. Когда дракон Дзюган погиб, он передал свою силу монахам Фудайдзю. Без магии дракона монахи бы умерли от голода, жажды, или усталости давным-давно. Желание спать говорило либо о том, что чары ослабевали, либо, что монахи использовали их слишком усиленно. Вероятно, и то, и другое, подумал Хамано.

Еще какое-то время Хамано не открывал глаз в медитации, пытаясь впитать силу непосредственно из дерева Фудайдзю. Постепенно, даже звуки войны растаяли, и он направил все свое внимание внутрь. На мгновение, он обрел покой.

Крик агонии заставил его распахнуть светящиеся глаза. Худая монахиня по имени Юми одновременно сражалась с двумя кумо. Один из ками отрезал ей левую руку в локте, прежде чем другие защитники в кольце успели прийти ей на помощь. Хамано наблюдал, как монахи – с юным Сарукой среди них – отбивались от громадных пауков, пока Юми харкала кровью в грязи.

- Только не Юми… - хрипло сказал Кайто. Пока они наблюдали, Юми схватила копье оставшейся рукой и неуверенно поднялась на ноги. Со вспышкой зеленого пламени в глазах, Юми вышла из круга. Она взмахнула копьем, держа его одной рукой, пробираясь сквозь море ками. Вскоре она скрылась за стеной паутины. По крайней мере, они были избавлены от вида ее смерти.

Монахи по обе стороны от Юми перестроили кольцо Новой Стены, с учетом ее отсутствия. Хамано почувствовал прилив гордости, осознав, что тело кумо, которого он убил, помогло заслонить брешь, оставленную уходом Юши. Это был странный повод для чувства гордости, вяло подумал он.

Хамано продолжил осматривать сражение. Спустя некоторое время, он повернулся к Кайто.

- Разве колокол не должен был уже прозвонить? – спросил он.

Кайто пожал плечами. Он выглядел хмурым и осунувшимся, резко контрастируя с обычной возбужденностью. – Кто знает? Казуки ударит в колокол, когда будет нужно. Он знает свое дело.

- Что-то слишком долго.

- Сходи, взгляни на Казуки, если тебе об этого станет легче, - прорычал Кайто.

- Думаю, схожу. – Хамано с трудом поднялся, чувствуя боль в каждом суставе. – Мне жаль Юми, Кайто. Знаю, она была другом.

Кайто кивнул, но не взглянул в глаза. Хамано оставил его, направившись к Колокольне.

Он прошел мимо отдыхающих монахов, огибая великое дерево Фудайдзю. Оно было шире любого храма, и выше самых высоких строений Камигавы. Лишь единицы монахов повстречались ему на Спиральной Тропе, серии наростов на стволе дерева, ведущих в его кроне. Эти люди высматривали признаки помощи со всех сторон. За годы поисков, тем не менее, скауты с кроны не доложили ни о чем, кроме двух легионов ками. Хамано пытался не позволить горечи проникнуть в его мысли. Он мычал мелодию колыбельной, которую его мать пела ему в детстве.

Спустя треть пути на вершину, он обнаружил вырубленные вручную ступени, ведущие в Колокольню. Хамано устало взошел по ступеням к нише, достаточно крупной, чтобы вместить в себя бронзовый колокол размером с человека, и его хранителя.

Казуки всегда был одним из сильнейших в Фудайдзю. Его мощь стала, несомненно, основной причиной, почему Учитель Рокуан избрал его для ответственного задания звонить в колокол, не прекращая, с самого начала битвы. Спустя годы, проведенные у колокола, его тело вздымалось от мышц. Его широкие плечи и спина делали его подобным богу среди людей. И в самом деле, изумрудный свет Дзюгана исходил от Казуки, подобно лучам солнца, отчего было порой больно на него смотреть.

- Казуки! – Позвал Хамано, затем выругал себя за глупость. Казуки оглох от своей миссии уже очень давно. Он взошел по ступеням и помахал звонарю.

Казуки не ответил. Казалось, он вовсе не замечает Хамано. Звонарь, не шевелясь, смотрел сквозь монаха. Хамано обернулся, следуя его взгляду вглубь Дзюкая. Он не заметил ничего особенного.

- Казуки?

Только теперь Хамано увидел бревно, которое Казуки использовал для ударов по великому колоколу, лежащее у его ног. Паника прошла по его телу.

- Казуки! Что? Что случилось? – Хамано бросился к собрату. Казуки обратил на него взор своих зеленых глаз. Он выглядел не только глухим, но и слепым, не способным увидеть монаха, стоящего перед его лицом.

- Аюми… - прошептал Казуки.

- Что? – Ахнул Хамано. Страх сдавил его горло. Как давно он не касался колокола?

- Аюми…

- Аюми? Последняя Гостья? О чем ты говоришь? – Хамано позабыл о неспособности монаха слышать его слова. Он схватил массивную руку Казуки. Касание высвободило голос Казуки, подобно фонтану.

- В Конце всего, придет она! – Прорычал он.

- Да, да, Казуки. Мы знаем пророчество. Успокойся! О чем ты говоришь?

- Она придет собрать последние упавшие листья Босейдзю! – Продолжал реветь Казуки. Слезы стекали по лицу монаха. – Дабы сплести из них пергамент! Дабы воссесть на высочайшей из ветвей! Дабы записать последние часы!

- Да, да! О чем ты говоришь?!