Евгений Савойский, по мнению моему, совершенный герой; нет таких добрых качеств, которых бы в нем не было: он откровенен, учтив, прост в обращении, не теряя, однако же, приличия, и горд без тщеславия; он не способен обманывать никого, и каждому слову, исходящему из уст его, можно верить, как самой истине; он красноречив, знает науки и читал много; говорит совершенно на пяти языках: латинском, французском, немецком, италиянском и испанском. Ненависть ему неизвестна, и угнетаемая добродетель всегда найдет в нем защитника. На войне он всегда весел, бдителен, внимателен и ровен, даже находясь в жесточайшем огне. Никто лучше его не знает военного искусства: это доказывают десять сражений, им выигранных. В политических делах он проницателен и изъясняется хотя в немногих словах, но очень ясно. Он ненавидит комплиментов и не терпит благодарности за оказанную им милость. Будучи справедлив в высочайшей степени, он не отречется дать удовлетворение каждому честному человеку, ежели сей, думая быть от него оскорбленным, потребует оного. Словом, это совершенный человек во всех отношениях.

Июня 5-го дюк Бурнонвильский получил от графа Цинцендорфского записку, которою он приглашал обоих нас приехать к нему сего же дня утром, в Луксембург. Мы тот же час отправились туда и с самого приезда занялись делами с сим министром и с принцем Евгением.

От них мы узнали, что вчера вечером приехал курьер из Петербурга с известием, что царица Екатерина I[79] скончалась 17 мая в 10 часов вечера от болезни, которая, продолжавшись некоторое время, кончилась нарывом в груди. Они сказали, что это происшествие не изменит ни в чем настоящей нашей системы, потому что новое русское министерство решилось следовать принятым покойною царицей правилам, в чем удостоверяет императора князь Меншиков, первый русский министр, в почтительном письме, которое он писал по сему случаю к его величеству.

После сего граф Цинцендорфский рассказал нам, что происходило в Петербурге по смерти Екатерины.

Как скоро она скончалась, князь Меншиков поставил караул у всех входов дворца, а на другой день поутру пригласил во дворец царевича[80], внука последнего царя, герцога и герцогиню голштейн-готторпских[81], принцессу Елисавету[82], дочь покойной царицы, и всех вельмож и первейших министров русских. Меншиков объявил им, что царица скончалась в прошедшую ночь, вруча ему свое духовное завещание, которое он тут же и прочел. В самом начале завещания она объявила единственным своим наследником вышесказанного царевича, внука своего супруга. Все, бывшие в собрании, выслушав это, тотчас закричали «ура!». Тетка его, герцогиня голштинская, первая пала к его ногам, а за нею и все прочие и тут же присягнули в верности. Остальное содержание духовной относилось к образу правления и назначало регентство, которое долженствовало продлиться до того времени, когда новому царю исполнится 16 лет, а тогда ему было только 12. В члены совета регентства назначались: герцог и герцогиня голштинские, принцесса Елисавета, сестра герцогини, князь Меншиков, государственный канцлер граф Головкин, адмирал граф Апраксин, царский обер-гофмейстер барон Остерман[83] и князь Дмитрий Голицын[84] В конце духовной Екатерина предписывала поддерживать союз и согласие с императором и следовать той же системе, которой она следовала. Но статья, относящаяся до малолетства царя, осталась без исполнения, потому что тут же объявили его совершеннолетним, и герцог голштинский, оскорбляемый Меншиковым, чрез два месяца уехал со своею супругою в свои владения.

Известие о кончине Екатерины I огорчило меня до чрезвычайности, ибо одна из главнейших причин, по которой я принял посольство в такую отдаленную от ног моего государя страну, состояла в том, что мне хотелось узнать лично такую великую государыню, которую и лучшие писатели не могут выхвалить достойно. Но меня много успокаивало уверение императорских министров, что эта великая потеря не сделает никакой перемены в настоящих делах, потому что на другой день ее кончины все было в величайшем спокойствии, хотя тогда можно было опасаться величайшего волнения. Правда, что за недолгое до смерти царицы время был открыт заговор, главою которого были генерал Толстой[85] и генерал Дивиер[86], родом португалец; но их обоих схватили, и заговор их не имел никаких последствий.

Июня 21 ‹-го› получили мы известие о смерти епископа любского, двоюродного брата герцога голштинского, который должен был жениться на принцессе Елисавете московской.

Вместе с сим получено также известие об обручении царя с дочерью князя Меншикова.

В 28 ‹-й› день приехал курьер из Берлина с известием, что король английский Георг умер в Оснабрюке 13 ‹-го› числа от апоплексического удара.

Июля 26 ‹-го› приехал второй курьер из Мадрида, который огорчил меня так же, как и первый, потому что я не получил с ним никакого повеления, и маркиз де ла Паз все притворялся, что не знает о кончине царицы. Наконец 4 августа приехал третий курьер и привез мне новые кредитивы и наставления. Маркиз именем королевским предписывал мне ехать как можно скорее к месту моего назначения.

Войско короля прусского состоит из 70 тысяч человек отличнейших, кои служат с величайшею точностию.

Октября 19 <-го> был я с графом Секендорфским в городе Потсдаме, желая видеть славный гренадерский, или, лучше, исполинский, полк, состоящий из 2500 человек, из которых самый малый ростом в 6, а самый высокий — в 7 с лишком геометрических футов.

Октября 25(-го) приехал я в Данциг. Случилось, что в том же трактире, в котором я остановился, жил также граф Маврикий Саксонский, побочный сын короля польского, который был избран в герцоги курляндские, о чем я буду говорить после. Он был мне очень хорошим приятелем в Париже, и поэтому я был очень рад, встретившись с ним здесь, и мы не разлучались во все то время, которое пробыл я в Данциге. Он мне подробно рассказал о состоянии своих дел в Курляндии и просил похлопотать о нем при дворе петербургском. Я обещал ему это, разумея, при удобном случае, но притом сказал, что буду стараться о нем как приятель, а не как посол, потому что не имею от короля, моего государя, повеления мешаться в это дело. После сего он убедительно просил меня выхлопотать из рук русского министерства множество записочек, кои получал он от разных дам и хранил в сундуке, который отняли у него русские, и что в том же сундуке находится журнал любовных шашней при дворе короля, отца его, примолвя, что ежели журнал этот откроется, то наделает ему много хлопот. Все это я обещал ему и, приехав в Москву, действительно услужил ему дружески.