не было нарушено людьми. Будто он вновь был юн и свободен, еще любил на Земле все, даже развивавшихся в то время древних людей. Земля еще была его Оазисом, на который не нужно было улетать, скрываясь, чтобы никто из вышестоящих не заметил нарушения правил. Ему было спокойно, светло, звезды горели ярче обычного, сплетаясь в созвездия, которых Вильгельм не помнил. Будто они танцевали для него. Весь мир когда-то танцевал только для него. До тех пор, пока люди не изменили это и не заставили мир подчиниться им.

Воды подхватили его и вынесли на берег, к белоснежному лебедю, что вышел специально, отдать честь. Вильгельм улыбнулся и погладил его по голове. Белая кожа Почитателя светилась в лунном свете, камыши наклонились, внимая его дыханию. Вдали выл волк, так грустно и протяжно, что это отчаяние передавалось всему живому. Вильгельму вдруг так захотелось ответить.

– Одинокий волк, лебедь, слышишь его вой? Ищет, ищет свою волчицу. Ты веришь в переселение душ, лебедь? А люди верят. Не понимаешь? Души ищут друг друга во тьме, понимаешь? И я не понимаю, – прошептал Вильгельм, встал, вышел на берег. Холодный ветер прикоснулся к мокрой коже, но Вильгельм не вздрогнул.

Живой. Такой же живой, какой и все вокруг. Но не живой по-настоящему, потому что бессмертен.

– Твои глаза, лебедь, говорят об обратном. Все ты понимаешь.

Лебедь так и не уплыл. Он покачивался на испуганной ветром глади воды и смотрел на Создателя, словно понимал каждое его слово. Но Вильгельм никогда не верил в то, что его кто-то понимал. Даже люди оставались глухи.

– Дух любви, лебедь. Знаешь, кто ты? Зачем же ты пришел к тому, которому никогда не посчастливится почувствовать любовь? Неужели из жалости? Ты умеешь проявлять жалость, лебедь. Не все люди умеют.

Вильгельм развернулся, стянул через голову мокрую рубашку и выжал капли на траву, а лебедь смотрел, смотрел жадно, словно чувствовал, что Создателя больше не увидит.

– Знаешь, лебедь, чем ты лучше людей? – прошептал Вильгельм, потряс головой, чтобы последние капли упали по локонам под ноги, и натянул рубашку. – Ты меня слушаешь и молчишь. Это все, чего я ждал от людей. Молчаливого принятия и послушания. Но люди слишком любят болтать, в этом их беда. Люди считают, что сами знают, как лучше жить, но они только ошибаются. Они ничего не знают, лебедь. Все, что они знают, дал я. Но они умеют любить и ценить.

Вильгельм закрыл глаза, усмехнулся.

– В этом их беда, лебедь, и великая их сила. Ведь ты умрешь, и никто о тебе не вспомнит. А у них есть силы оплакивать и помнить, пусть и не всегда.

Домой Почитатель так и не вернулся, устроился в беседке, накрылся одеялом, которое попросил Дмитрия принести еще во время одинокого чаепития. Ветер спел ему безмолвную колыбельную. Вильгельм уснул.

Глубокой ночью к Почитателю подошел волк с горящими глазами. Зверь обнюхал его, лизнул ладонь и зарычал. Им двигало отчаяние. Он просил помощи, молил о ней на своем языке. Волк твердил о том, что Луна направляет его, Луна пугает, притягивает. Зовет в пустоту, когда где-то страдает волчица. Пытается одурачить.

– Серый, уходи. Твоя волчица на холмах, к Востоку, где сияет огнями Петербург. Иди к ней, пока не стало слишком поздно, – прошептал Вильгельм, не открывая глаз и не просыпаясь. Он видел это во сне. Он не знал, происходило ли это наяву. Ему не нужно было знать. Он – Почитатель. Он сам решает, что реально.

Волк поклонился и убежал, пугая округу своим воем, но уже не наполненным грустью, а спокойным, с надеждой. Луна той ночью на самом деле была прекрасна.

Глава девятнадцатая

В капсуле было так холодно, что вода в стакане, кажется, уже покрывалась ледяной коркой. Вильгельм упрямо продолжал сидеть. Он терпеть не мог холод, но все равно уменьшал температуру в комнате то ли из-за того, что посоветовали врачи, то ли из-за того, что в тепле хуже думалось.

За окном, растянувшемся по всей стене, чернел Космос – черная пустая бесконечность, в которой иногда пролетали личные космолеты привилегированных граждан. Охрана курсировала вокруг Шаттла, но появлялась перед окнами редко – им нужно было облететь огромную площадь. За белевшей на фоне стекла дверью, выходившей в общий коридор, переходящий в лестницу, которая падала к основанию здания словно огромная пружинка, зеленели сады и сливался с высокого потолка водопад, голубой и почти прозрачный. Мимо капсулы Вильгельма то и дело проходили жители этой, новой, построенной специально для работников Академии, части Шаттла, но не видели его – в личных комнатах разрешалось ставить зеркальные стекла. Не всем, конечно, но Эльгендорфу разрешили. Вильгельм воспринял это как подарок, но Ульман вовремя напомнил: никто не поможет претенденту на Почитательство безвозмездно – придется отплатить.

Остальные Почитатели и все работники Академии, носившие звание от Доктора и выше, жили на другом Шаттле, где им в распоряжение давали целый дом, а не просто апартаменты, пусть и просторные. Там они могли общаться с себе подобными и вдоволь наслаждаться достижениями науки Единого Космического Государства не боясь, что их умственные способности могли повредить граждане, не слишком хорошо сдавшие экзамены и, из-за этого, не сумевшие поступить на обучение в Академию. Вильгельм хотел побыстрее переехать, чтобы спрятаться от отвратительного соседа, который размазывал слизь по коридору, когда выходил погулять после долгих часов за работой на Штабовскими документами, – Эльгендорф постоянно поскальзывался. Но Ульман уверял: Вильгельму и там не будет спокойствия. Казалось, учитель все знал наперед.

Эльгендорф сидел, согнувшись в знак вопроса, и читал книгу, выделяя пальцем главную информацию так, словно не читал текст уже несколько раз. Он смотрел на заметку, которую отправил Ульман, и пытался понять, где в превращавшемся в кашу из слов тексте пряталось сокровище смысла, которое попросил найти учитель.

«Зачем ему вообще это нужно? Сам ведь много раз читал. Как я могу найти? Что он хочет от меня?» – вздыхал Вильгельм и сдавливал виски. В голове от несмолкавшего голоса, начитывавшего текст, жгло. Эльгендорф вытащил наушник, отложил на стол, а внутри, казалось, продолжалось повествование, и Наплексикус все еще шел, шел к собственной, как оказалось, первой во Вселенной смерти.

Жаннет де Голентиус, жившая так давно, что никто из ныне живущих с ней знаком не был, скорее всего, даже и не думала, что ее книга станет такой сенсацией. Поэтому и никаких пояснений к роману не давала – отправила в распространение в главный офис отдела культуры и пропала, а книга