тому склонность и время. И во многом согласен с почтенным историком. При этом, как мне кажется, я пошел дальше, хотя бы в силу того, что имел возможность наблюдать за цивилизационным развитием после 1999 года. И я не то что вижу, а буквально ощущаю ускорение времени.

– Я пока понял лишь то, что прогресс ускорился.

– Да. Но это также означает, что за один и тот же временной период человек, скажем, из пятнадцатого века проживал совсем другую по насыщенности жизнь, чем представитель двадцатого. Потому что время меняет свою продолжительность внутри одних и тех же физических единиц (вспомните пример с красоткой и стоматологом). Так как его скорость зависит от изменений в окружающей нас среде и скорости информационного потока. Двести лет назад за одно поколение, скажем семьдесят лет, жизнь значительно не менялась и полученных в детстве знаний хватало для того, чтобы безболезненно отойти с ними в Царствие Небесное. Теперь же то, что было актуальным десять лет назад, устаревает и приходится учиться новому, чтобы выжить. С одной стороны, в физических единицах жизнь увеличилась, но на самом деле она стала короче. Если пересчитать тридцать лет жизни первобытного человека, учитывая при этом скорость изменения окружающей среды и информационных потоков, то получится, что в современных реалиях он бы прожил за этот период около трехсот лет, исходя из теории циклов, описанных Дьяконовым. И наоборот, наши современники за тот же период живут в два раза меньше, чем представители ушедших поколений.

– Допустим. И что, по-вашему, из этого следует?

– Что человек оказывается в чуждой ему среде, к нахождению в которой не готов в первую очередь психологически. Наши биологические ресурсы попросту не рассчитаны на такую скорость. Кстати, то, что происходит у нас внутри, очень хорошо иллюстрирует двор, в котором мы с вами сидим.

– Каким же образом?

– В нем нет гармонии. Внешне он очень привлекателен. Особенно на первый взгляд. Собственно, эта его черта и заставила меня принудить вас здесь остановиться. Но посидев здесь пятнадцать минут и вглядевшись, я понял, что он не настолько совершенен, как мне показалось первоначально. Все пространство здесь как будто слеплено из разных кусков, плохо сочетающихся друг с другом. Как раз потому, что взяты они из разных эпох: старые дома, новейшие детские снаряды и эта жуткая современная плитка. Возраст лестницы я не берусь определить, но, как мы уже с вами обсудили, она нетипична для старых московских двориков. Все вместе выглядит эклектично и убивает чувство гармонии. То же самое происходит внутри каждого нашего современника. Наше сознание – лоскутное одеяло знаний, сшитое в разные периоды. Оно и раньше было таким же, но размер лоскутков значительно уменьшился. Как следствие, чувство гармонии становится нам все менее и менее доступным.

Особенно потому, что, возвращаясь к началу нашего диалога, нам все сложнее становится делать правильный выбор в разных жизненных ситуациях. Так как стало слишком много факторов, влияющих на сценарии поведения в привычных, казалось бы, ситуациях. Не во всех, конечно, но во многих. Например, обычный разговор по телефону теперь может нести финансовые риски, чего раньше просто невозможно было себе представить. Теперь же это новая реальность. Вам звонят мошенники, задают наводящие вопросы и потом опустошают ваш счет. Так как о подобных проделках трубят на всех углах, вы начинаете менять стиль вашего поведения при телефонном разговоре – любой незнакомец на конце трубке воспринимается как мошенник, и вы начинаете взвешивать каждое слово, чтобы быть точно уверенным в том, что вас не обдурят.

– Ну это скорее характерно для тех, кто постарше.

– Может быть. Потому что юное поколение уже живет в новой реальности. Но для них характерны другие особенности. Они настолько привычны к тому, что все стремительно меняется, что стараются не забивать себе голову, как они считают «лишними данными». Зачем хранить в себе, например, что-то, связанное с историей, если всегда под рукой есть Google? Возможно, интуитивно они освобождают ресурсы для того, чтобы иметь возможность протянуть все отпущенное им время.

– Логика есть.

– Надеюсь. Кстати, я стал подмерзать. Пойдем дальше? Мне кажется, пора уже узнать, куда ведет сия чудная лестница.

Их шаги отражались гулким эхо в сумеречной коробке двора, пока собеседники поднимались по витым чугунным ступеням. Лестница закончилась стальной решеткой двери. Открыв ее, они оказались на малолюдной улице, огибавшей сквер с доминантой в виде памятника Осипу Мандельштаму. Чуть левее высился Иоанно-Предтеченский монастырь.

– Красотища! – констатировал отец Серафим.

– Соглашусь. Одно из немногих мест, где время слегка застыло.

– Боюсь, это никого не спасет, потому что мы все ближе и ближе к центру воронки. И когда мы достигнем центра, все закончится. Для всех.

– А вот сейчас вы меня пугаете, батюшка. Я думал, что вы практически исцелились от вашего апокалиптического кошмара. Но, как выясняется, совсем нет. Ренессанс еще ко всему приплели.

– Как же вы не понимаете! Мне казалось, что я довольно понятно все объяснил. Именно тогда начали разбег последние, самые насыщенные витки.

– Да нет же! Я понял. Во всем виновата наука, – рассмеялся Аркадий.

– Нет, не поняли. Виновата не наука, а то, что ей заменили религию. Она стала новой верой для тех, кто якобы принимает решения на планете Земля. Именно об этом я толкую: о суррогате, подмене понятий. В самой науке как таковой нет ничего плохого, а вовсе даже наоборот. Однако согласитесь, что любым инструментом можно пользоваться по-разному. Как топором, например, можно дрова рубить или дома строить, а можно головы сносить или модифицировать его в гильотину.

– Вы хотите сказать, что наука и религия могли бы существовать вместе? Но это невозможно!

– Почему же?

– Потому что они друг другу противоречат.

– Вот уж нисколько. Просто наука находится еще на очень ранних ступенях развития. Она, если хотите, подросток. Собственно, поэтому и ведет себя так по отношению к своей матери – вере. Вы же не будете отрицать, что большинство современных наук зародилось в монастырях, как прикладное знание, а первыми значимыми учеными были люди в духовном звании.

– Вы забыли как-то про древних греков.

– Не забыл. Но без средневековых христианских монастырей их изыскания канули бы в Лету и не получили бы развития. Но они получили. А потом и дополнились новыми исследованиями, вылившимися в полноценное научное развитие. Однако, как это часто бывает с детьми, оперившись, наука застыдилась своей родительницы и решила от нее дистанцироваться.

– Логично! Она решила, что им не по пути.

– Почему?

– Потому что наука не может доказать половину того, если не больше, что утверждает вера.

– Так это не означает, что вера не