В следующую секунду тишину разрезает звонкая пощечина. Я не выдержала. Ударила Настю.

Мы замираем друг напротив друга. Настя хватается за щеку, пораженно смотрит на меня, я же на свою руку — не могу поверить, что сделала это.

—Сука!— шипит сестра и набрасывается на меня.

Я начинаю визжать, когда она хватается за мои волосы и начинает тянуть. Пытаюсь оторвать ее от себя, но делаю еще хуже. Мы валимся на пол и начинаем кататься по старым доскам, деремся, словно настоящие амазонки. Мы визжим, шипим и рычим. Выкрикиваем друг другу гадости.

—Ты уродина! Уродина! Уродина! Никто тебя такую не полюбит! Это тебя бог наказал за все и послал уродские шрамы на всю жизнь! Чтобы люди от тебя как от прокаженной шарахались!

Насте удается прижать меня к полу, я закрываю руками лицо, а в следующую минуту тяжесть ее тела исчезает и я могу сделать вдох свободной грудью.

—Какого черта здесь происходит?— зло рычит Давид, встряхивая Настю, словно тряпичную куклу.

Настя громко всхлипывает, вытаращив на него глаза. Она совсем не ожидала его появления и, скорее всего, понимает, что он слышал наш разговор и теперь знает, что она в него втрескалась.

—Это все она!— Тычет пальцем в мою сторону, смотрит жалобно, прикусывает нижнюю губу, чтобы не расплакаться.

Давид хмуро смотрит на нее, он явно в гневе. Делает глубокий вдох полной грудью, его ноздри раздуваются, губы плотно сжаты.

Он опускает Настю так же резко, как и поднял ее на ноги.

—Извинись перед сестрой,— тоном, не терпящим возражения, требует он.

—Что?— Настя смотрит на него удивленно, делает шаг назад.Я удивлена не менее.— Не буду я ни перед кем извиняться.— Скрещивает руки на груди, гордо задирая подбородок.

Давид буравит ее злым взглядом. Я, следя за немой сценой, поднимаюсь с пола, отряхиваю одежду и поправляю волосы.

—Она первая начала, почему я должна извиняться?

—Если ты не заметила, в доме открыто окно. И было прекрасно слышно каждое ваше слово. Правда, я успел не к самому началу,— пугающе спокойным тоном произносит Давид. Если бы Настя его знала так, как я, не стала бы дальше спорить. Но она не знает.

—Почему ты на ее стороне? Все внимание всегда Лере! Лера ведь такая хорошая, несчастная, всегда права…

—Настя,— предупреждающе перебивает ее Давид.— Я услышал достаточно. И жду, когда ты принесешь извинения.

—Не надо,— вмешиваюсь я. Под колким взглядом Леонова становится неуютно, но мне в самом деле не нужны извинения Насти, тем более под его натиском.

—Ты — сядь туда,— подталкивает Настю к ее кровати,— а ты, Лера, туда.

Я подчиняюсь ему. В глазах сестры застыли слезы, она с ненавистью смотрит на меня, у меня же внутри все заморожено. Ее слова меня, безусловно, ранили, достигли своей цели.

Давид окидывает нас усталым взглядом.

—В первую очередь вы сестры. Вы должны быть надежной опорой друг другу,— начинает он, на что Настя фыркает и отворачивается к стене.— Может случиться так, что в вашей жизни рядом никого не окажется, будет не на кого положиться. И единственный человек, к которому вы сможете прийти за поддержкой и помощью,— сестра.

—Да я скорее в деревню к двоюродной бабке поеду, чем к ней приду о помощи просить,— перебивает его Настя.

—Тебе стоит повзрослеть, Настя, и начать проявлять самостоятельность. А наши с Лерой дела тебя никак не должны волновать. Я тебе не друг, Настя, не семья. Ты моя работа. Мне платят за то, что я с тобой нянчусь. Все закончится, и я исчезну. Но сейчас, сейчас, Настя, ты будешь делать то, что говорю я.

Давид замолкает, разворачивается и идет к шкафу. Резкими движениями открывает дверцы и достает из него удочки.

—Вставайте,— командует он, и мы без возражений подчиняемся. Хмуро смотрим друг на друга.

Настя идет к выходу первой, с недоумением смотрит на Леонова. Я следом, неспешным шагом, задерживая взгляд на Давиде.

Уже в дверном проеме чувствую, как его рука прикасается к моей пояснице, поглаживает. Я замедляю шаг, и он склоняется к моему уху, быстро шепчет:

—Ты же понимаешь что слова Насти лишь вздор обиженного ребенка? Не грузись, хорошо?

Я киваю, горло сжало спазмом так, что выдавить из себя ни слова не могу. Мне ведь действительно обидно, я ей ничего не сделала, ни разу и слова не сказала плохого, а она мне нож в самое сердце воткнула.

Я выхожу во двор, Настя неподалеку стоит, пинает носком кроссовки камень, ладонями глаза трет, едва сдерживая слезы.

—А теперь, девочки, взяли удочки, лопату — и вперед к реке. Обед сегодня полностью за вами. Я устал каждый день готовить, в конце концов, я ваш телохранитель, а не нянька,— заявляет Давид.

—А лопата зачем?— спрашиваю у него.

—Ловить рыбу же на что-то нужно. Червей сначала накопать придется. После дождя их легко отыщете в земле. За работу. И если снова услышу хоть слово или замечу, как вы по земле валяетесь в попытке друг другу волосы вырвать,— наказание последует сразу же. Будем воспитывать командный дух. Нам здесь еще неизвестно сколько сидеть.

—Я папе пожалуюсь!— визжит Настя.

Лицо Давида на мгновение меняется, не выражая ни одной эмоции. Мне сначала кажется, что он испугался, что сестра и в самом деле донесет это до отца, но потом понимаю, что это ведь бред. Его реакция странная, царапнула когтями по душе. Что-то не так?

—Только телефон в этой глуши сначала найди,— холодно бросает он и вручает Насте удочку.— А теперь за работу. И чтобы дальше десяти метров от дома не смели отходить.

—Извинений от меня не жди. Я не буду извиняться за то, что сказала правду,— грубо бросает Настя, когда мы отходим от Давида на достаточное расстояние, чтобы он не расслышал ее слов.

Она все еще плачет. Растирает ладонями слезы по щекам. Ее понять можно, я когда-то тоже вот так из-за Давида плакала. А причина ее слез точно он.

—Я и не жду их от тебя,— бурчу в ответ. Сама же чувствую, как жжет лопатки от пристального взгляда Давида.

От Насти сейчас хочется оказаться подальше, но перечить Леонову не смею. Он не в духе, можно под горячую руку попасть, а я не в том настроении, чтобы отбиваться.

—И что дальше?— Сестра замирает у воды, недовольно поглядывая на удочку, на меня не смотрит.

—Под камни заглянуть нужно, там, скорее всего, есть черви. Так что можно будет не копать в их поисках.

—Мерзость. Я не притронусь ни к одному.

—Тебя никто и не заставляет. Я их не боюсь, в деревне с детства на рыбалку гоняли, в огороде их откапывали.

—Что и стоило доказать — деревенщина.

—Ты, если посудить, тоже корнями из деревни. Только из другой,— язвительно замечаю я.— Юля откуда там, не подскажешь? Кажется, твоя мать на рынке работала, торговала молоком, если не ошибаюсь? Отец ведь там познакомился с ней. Он тогда еще далек от политики был.