Не решаюсь встать.

Я могу снова угодить в ловушку.

Зал Маэва по-прежнему погружен в таинственный полумрак, ставни и двери закрыты, пансион сейчас как никогда оправдывает свое название, «Под опасным солнцем», как будто надо укрыться от солнечных лучей, все наглухо запереть, все заколотить, солнце — убийца, и оно готово нанести удар.

Что за безумие! Мы же знаем, что убийца внутри дома.

Из-за двери кухни не слышно больше ни звука.

Я оглядываю комнату, глазами здороваюсь с Жаком и Мэддли, стоящими рядом с парусником, взгляд скользит по черной доске у входа, до того, как умру, мне хотелось бы, потом возвращается к этой закрытой двери.

Тишина за ней неестественная. Что-то здесь не так. Почему Танаэ закрылась в кухне с дочками и с Маймой? Почему она оставила нас одних, вдвоем?

Чтобы мы друг дружку поубивали? Чтобы осталась только одна?

И тогда они узнают наверняка, кто она, та, что устранила всех остальных?

Может ли быть, что они ошибаются и обе мы невиновны?

С трудом отвожу глаза от кухонной двери. Не могу себе представить, чтобы Танаэ могла что-то плохое сделать с Маймой, тем более в присутствии девочек. Это невозможно!

Мне нельзя отвлекаться. Я должна сосредоточиться… на нас.

Двух финалистках страшной лотереи Хива-Оа.

Клем и Элоизе.

Мы обе сидим здесь, каждая на своем диване, одна напротив другой, нас разделяет только низкий столик, а за спиной у нас два больших зеркала, по одному на стене.

Я поднимаю глаза.

Странная иллюзия: кажется, будто мы сидим рядом, одна — на диване, другая — в зеркале, две пары двойняшек, одна напротив другой, они почти соприкасаются, словно каждая из нас создала своего двойника, аватар, посланный для того, чтобы приручить предполагаемого врага.

Стоит мне отвести взгляд от страницы, невольно начинаю нас сравнивать. Может быть, и она, со своей стороны, делает то же самое?

Длинноволосая брюнетка и коротко стриженная брюнетка.

Одна в платье, другая в шортах.

Женственная и похожая на мальчишку.

Депрессивная и экспансивная.

Обе, можно сказать, красивые…

Обе выжившие.

Может быть, всех остальных устранили только ради этого, ради того, чтобы столкнуть нас между собой?

У каждой — свой тики, у каждой — своя мана, и последняя пара еще не распределена.

Мана таланта… и мана смерти.

Я откладываю книгу, и рука сама тянется потеребить четки из красных зерен у меня на шее.

Которая мана — моя, которая — ее?

Если, как я думаю, Пьер-Ив Франсуа поставил тики для каждой из нас, значит, он считал, что одна из нас талантлива, только одна… А другой достанутся только разочарование, зависть и безвестность.

Завистница и убийца? И талантливая будет устранена?

И тогда у этого уравнения может быть только одно решение?

Нет, и я — доказательство тому, я ни то ни другое.

Я не завистлива и не талантлива.

Снова смотрю на два наших тела рядом, сближенные, соединенные чудом перспективы зеркала.

Существует ли другое решение у этого уравнения?

Может ли быть, что обе мы невиновны?

Кто же тогда убивает?

Из-за закрытой двери кухни снова доносится шум, но ни единого крика. Я урезониваю себя, я не добавлю Танаэ к списку подозреваемых.

Кто же тогда убивает?

Мне в голову приходит одно-единственное имя — имя того, кто с самого начала держит в руках это расследование, дергает за ниточки, того, кто попытался меня обольстить, всех нас обольстить, того, кто с самого начала и не думает соблюдать правила, которые нам тем не менее навязал.

Янн.

Янн не сообразил взять у Танаэ ключи. Несколько минут постоял перед дверью бунгало «Уа-Хука», изучая просвет между коньком и крышей из листьев пандануса, узкую щель, в которую удавалось проскользнуть Майме.

Он улыбнулся. Его метр восемьдесят и восемьдесят килограммов туда не втиснуть.

Ничего не поделаешь. Он поглядел на бухту Предателей, на скалу Ханаке, на гору Теметиу и решительно пнул дверь. Она сдалась с первого раза. Бамбуковые планки, из которых была собрана хрупкая преграда, не выдержали удара и повисли длинными волокнами. Ему представилась странная картинка — волк врывается в соломенный домик трех поросят, воспользовавшись его непрочностью. И их простодушием.

Он вошел в комнату. У него не было больше времени хитрить, продвигаться вперед, маскируясь, искать сообщников, опасаясь, как бы не вмешался кто-то другой, не взялся бы расследовать это дело. Он должен был действовать как можно быстрее.

Покончить со всем этим.

Постояв в нерешительности между бунгало Клеманс и Элоизы, он решил начать со второго. Он пытался отогнать все лишние мысли, но каждый предмет в этой комнате, каждый запах, каждая сандаловая вазочка с букетом, собранным вокруг «Опасного солнца», навязчиво возвращали ему облик Элоизы: цветы в ее волосах-лианах и на ее платьях, подчеркивавших тонкую талию и тесно облегавших грудь, нежная веточка, печальная и бесплодная, слишком слабая, никакого плода ей не выдержать.

Ничего другого ему не оставалось. Капитан подошел к кровати, сдернул постель, скатал ее комом на полу, перевернул матрас. Ничего! Подошел к шкафу; платья, купальники, юбки, блузки, белье разлетелись по комнате. Последними медленно опустились парео, окутав картину разорения цветным покровом. Ничего! Ванная. Кремы, духи, тушь для ресниц посыпались в раковину. Жандарм вытряхнул все из косметички, но и на этот раз не нашел того, что искал.

Быстрым шагом вернулся в комнату, схватил с прикроватного столика единственную книгу, «Вдали от покоренных городов», пролистал страницы так стремительно, что казалось, будто книга вот-вот взлетит, но вместо этого она приземлилась на перевернутый матрас. Из нее выскользнула фотография — двое аккуратно одетых и причесанных детей, примерно шести и восьми лет, на обороте одиннадцать слов.

Мне вас так недостает.

Я люблю вас.

Я так вас люблю.

Он должен был найти что-то еще. Элоиза не могла не оставить в бунгало другой улики.

Когда любят, когда так любят, одной фотографией не ограничиваются.

Дверь кухни открывается. Я жду, что появится Майма, начинаю надеяться, что она радостно закричит: «Ты куда подевался, мой капитан? Клем, мне надо с тобой поговорить!»