– Справимся.

После этого мы вернулись к остальным. Там я и Кюнсты освободились от лыж и палок (мешки и прочие причиндалы из будущего Смирнов и Кузнецов снимать не стали). Я популярно объяснил лейтенантше Заровнятых и Объекту с примкнувшим Шепиловым, что впереди нас финский блиндаж и пока непонятно – то ли это просто пост, то ли огневая точка. В общем, мы с разведчиками пошли туда брать «языка». Соответственно, поскольку эта троица была не способна помочь нам в столь деликатном деле, я велел им оставаться на месте, стеречь наши лыжи и наблюдать. Лейтенант Заровнятых – за старшего. Как-то реагировать я разрешил им только, если начнется стрельба. Если же никакой стрельбы не будет – сидеть на месте до тех пор, пока кто-нибудь из нас троих за ними не вернется. Главное – не нервничать и никакой самодеятельности! По-моему, они меня поняли.

Далее мы ушли и немного отойдя, разделились. Кюнсты, чей алгоритм действия я даже не пытался понять и просчитать, тихо и незаметно удалились, пропав в снегопаде, который стал заметно реже.

Я же дополз до того места, откуда только что наблюдал за блиндажом, и залег там, приготовив ППД к возможному бою.

Как я уже успел заметить, лежать на снегу – удовольствие сильно ниже среднего, поскольку это, как минимум, холодно. Уж не знаю, как снайперы умудряются сутками лежать в этих самых сугробах и не отморозить себе чего-нибудь. Профессиональная выучка это то, чего у меня в данном случае не было.

Глядя в бинокль, я в какой-то момент активировал «СНА» и вдруг понял, что всего метрах в десяти от меня за деревом движется не особо крупная (много меньше человека) желто-оранжевая метка. Посторонний объект? С чего вдруг? Я резко повернулся в ту сторону и увидел то, что меньше всего мог ожидать. Пригнувшись к самому снегу, на меня смотрела вопросительно-злющими желтыми глазами довольно крупная кошка. Судя по серо-коричневому пятнистому окрасу, мощным лапам, кисточкам на ушах и короткому хвосту-обрубку – несомненная рысь. С одной стороны, эта котяра – завсегдатай здешних лесов (спасибо, что ко мне не подобрался бурый мишка или, скажем, росомаха, от которых и огнестрельное оружие может не спасти), в зимнюю спячку она не впадает и в это время года активно охотится. А с другой – неужели опять начинаются непонятно чьи эксцентричные штучки с некстати возникающим, словно из ниоткуда, котом, вместо которого мне в этот раз подсунули его хищно-лесной вариант? Надо будет потом обязательно доложить об этом работодателям. И ведь, вроде бы, разные там специалисты-зоологи утверждали, что рысь по жизни одиночка и любит тишину – чего же этот экземпляр забыл там, где стреляют и плохо пахнет? В этот момент я инстинктивно потянулся к автомату, понимая, что, кажется, слишком отвлекся, и тут же осознал, что рыси больше почему-то не вижу. Желто-оранжевая тепловая отметка быстро удалялась за деревьями, забирая резко вправо от меня. Будем надеяться, что эта киска, сочтя меня слишком крупным и невкусным, рванула искать что-нибудь более доступное и калорийное. Кстати, а вот интересно – рыси свежемороженую мертвечину едят? Если так, то им и прочим хищникам тут жратвы до конца зимы хватит…

Отогнав от себя ненужные мысли (как-никак, у нас тут не канал «Анимал-Планет» или что-то в том же духе), я вернулся к наблюдению за блиндажом. И глядя в бинокль, понял, что ничего нового там не видно, если не считать отсутствия головы часового над бруствером (то есть момент проникновения в траншею Кюнстов я явно проморгал, а вот чуткая рысь, похоже, уловила какое-то движение поблизости и тут же рванула от греха подальше, понимая, что непонятные перемещения людей с еще более непонятными железками в руках не сулят ей ничего хорошего). Никакой стрельбы не было, и это не могло не радовать.

Прошло минут пятнадцать-двадцать, и тянулись эти минуты просто бесконечно, словно часы. И наконец над бруствером траншеи возникла обтянутая шерстяной шапочкой голова и плечи знакомой фигуры. Это был Кузнецов, который помахал мне рукой. Стало быть можно – дело сделано!

Я встал со своего снежного «ложа» и, перехватив автомат поудобнее, в одну перебежку достиг траншеи, тяжело перевалившись через бруствер. Давешний финский часовой лежал лицом вниз, уткнувшись в успевший скопиться на дне траншеи снег. Никакой крови на нем не было видно, но он был явно и непоправимо мертв. Винтовка стояла рядом с ним, аккуратно прислоненная к обложенной аккуратными деревяшками стенке траншеи. Н-да, эти окоп и блиндаж построили явно задолго до начала этой войны.

Откинув автомат за плечо, я пошел за Кузнецовым в блиндаж. Кюнст, слегка пригнувшись, вошел первым, открыв передо мной низкую, хорошо подогнанную дверь из толстых деревянных брусков. Из блиндажа потянуло теплом, пахнуло казарменным душком пота и несвежей одежды вперемешку с ароматом какой-то жратвы.

Войдя, я первым делом запнулся обо что-то мягкое. На полу, лицом вниз, головой к выходу, лежал мертвяк в сером мундире с тремя золотистыми угловыми лычками на зеленых петлицах. Стало быть сержант. На клиновидных погонах эмблемы в виде золотистого льва с мечом – стало быть, пехота. До двери, к которой тянулась его правая рука, неизвестному сержанту не хватило меньше метра.

Перешагнув покойника, я вошел в освещенный керосиновой лампой блиндаж. Поскольку амбразур с установленными в них пулеметами я не увидел, это был именно блиндаж. Что сказать – добротно. Как говорил Вася Теркин в известной поэме Твардовского: тут, ребята, чай пить можно, стенгазету выпускать. Просторно, стены обиты досками. В левом, ближнем к двери, углу – деревянная пирамида с пятью винтовками и несколькими пустыми гнездами под оружие. Рядом лежало штук пять покрашенных белилами касок германского образца времен Первой мировой. Кроме винтовок, я приметил два автомата «Суоми». Один стоял прислоненным к нарам, другой висел на торчащем из стены то ли гвоздике, то ли крючке. Рядом с винтовками на еще нескольких крючках – шинели и несколько маскхалатов. Последние были не в виде комбезов или курток, а именно халатов с капюшонами, длиной ниже колен, которые вполне могли пригодиться нам.

В дальнем правом углу блиндажа топилась большая железная печка с толстой трубой. На ней стоял словно материализовавшийся с каких-то дореволюционных фотографий пузатый кофейник и парящая кастрюля без крышки. В кастрюле, похоже, кипел какой-то суп. В середине помещения – длинный стол из толстых струганых досок. Над столом, на вбитом в потолок крюке – освещающая блиндаж керосиновая лампа в облегчающей переноску толстой проволочной оплетке. На дальнем конце стола приоткрытая жестяная коробка с полевым телефоном, провода от которого тянулись по полу к дверному косяку и далее, видимо, наружу.

Еще на столе были горка винтовочных патронов, семь пустых эмалированных мисок, ложки, отдельно – миска с короткими и толстыми сосисками явно домашней выделки (или это у них такая колбаса?), нож, десятка полтора кусков толсто нарезанного серого хлеба, кружки с чем-то светло-коричневым, судя по запаху, с какао. Что, выходит, мы им обед обломали?

У стола стояло в беспорядке несколько табуреток, дальше, от пола до потолка – шесть пар дощатых, двухярусных нар. На четырех из них постелей не было – одни голые доски, на остальных подушки, тюфяки и вытертые шерстяные одеяла больничного вида. Ну и кроме того – уже очень специфическое дополнение к стихийно сложившемуся натюрморту (ну или пейзажу). Кроме сержанта, о тело которого я запнулся входя, – еще пять трупов в пьексах и серых старомодных мундирах, чем-то похожих на кайзеровскую армию. Двое без кителей, в сероватых нижних рубашках, у одного бриджи на ярко-красных подтяжках. Два тела лежало на нарах, откуда они, похоже, не успели встать, еще двое между нарами. Один сидел на полу, привалившись спиной к стенке и уронив голову на грудь. У этого на воротнике мундира и в углу рта были видны невнятные потеки и брызги свернувшейся крови. Раны остальных в глаза не бросались. Что сказать – приятно иметь дело с чистой работой. Называется, собирались пообедать, а пришлось помирать.