Естественно, Гремоздюкин с явной тревогой спросил, что им делать, если я с разведчиками не вернусь? Я ответил, что, если наша миссия будет успешной, они неизбежно увидят или услышат ее результаты в виде взрывов и пожаров в финском тылу. В этом случае они могут подождать нашего возвращения, а могут идти на прорыв самостоятельно. Если же взрывов и прочих шумовых эффектов не будет и через сутки мы не вернемся, это будет означать наш полный провал, и в этом случае мы точно не вернемся никогда. А значит, все дальнейшее на усмотрение оставшегося в «котле» командования, которое может прорываться или и далее сидеть в «котле», ожидая у моря погоды. Но, как вы уже должны были понять, последний вариант явно ни к чему не приведет. Здесь я добавил, что в этом случае командование над сводным отрядом вполне может принять лейтенант Заровнятых, как старшая по званию.

– Разрешите не принимать командование, товарищ майор! – вдруг живо отреагировала на это мое предложение сбитая летчица.

– Это почему? – удивился я, силясь понять, чего на самом деле хочет эта юная шаболда в летном комбезе.

– От меня в наземном бою проку немного! Лучше разрешите пойти с вами!

Ну да, в принципе, ничего нового тут нет – во все времена летчику в пехоте однозначно неуютно. Тогда понятно, чего она хочет: либо неохота отвечать за жизни людей, которых видит в первый раз, либо действительно здраво оценивает свои силы. А насчет «можно мне пойти с вами» – это мы уже слышали в одном кино, где, кстати, все закончилось более чем плохо (их там всех убили, если я не ошибаюсь).

– За каким это вы с нами пойдете, товарищ лейтенант? – уточнил я.

– За таким, что я могу быть полезной при поисках аэродрома противника, товарищ майор! А потом, в случае удачного возвращения, думаю, что смогу обстоятельно доложить нашему командованию как о самом аэродроме, так и о размещенной там авиационной технике белофиннов. Поймите, сейчас это очень важно!

Эх, девонька, я бы на твоем месте на лучшее не очень-то рассчитывал. Главное что мне было непонятно – зарабатывает она себе таким макаром орденок, или действительно искренне болеет за успех общего дела? Вообще, народ тогда был, по большей части, искренний и верующий как в чью-то там «руководящую роль», так и в нашу победу (без разницы над кем), а значит, скорее все-таки второе. Если так – зря я ее шаболдой назвал…

– Смотрите, товарищ лейтенант, – сказал я вслух. – Километров десять по зимнему лесу, при том, что почти наверняка придется не только стрелять, но еще и драться врукопашную. Конечно, в данном случае вы решаете сами за себя, но ведь мы все можем и не вернуться. Вероятность пятьдесят на пятьдесят. Так что подумайте.

– Я уже подумала, товарищ майор!

– Заднее слово?

– В каком смысле, товарищ майор? Не поняла?! – вскинулась летчица.

Тьфу ты, опять начисто забыл, где я нахожусь! Ну да, они же здесь «Кин-Дза-Дзу» не могли видеть.

– В смысле – а вы точно не передумаете?

– Никак нет!

– Тогда добро. Уговорили – идете с нами.

Кажется, один доброволец у нас все-таки нарисовался, хотя я это и не планировал. Активно переубеждать летчицу не ходить с нами я не стал, поскольку попутно у меня возникла мысль: а вдруг мы там найдем подходящий самолет, на котором она сможет не только улететь за линию фронта сама, но и заодно вывезти и нашего драгоценного Объекта? Ведь это сразу облегчит нам жизнь. Опять же, лишний запасной вариант. Хотя рассчитывать на подобное всерьез все-таки не следовало. Война обычно состоит из сплошных сюрпризов, причем неприятных.

В общем, на этом я закрыл собрание, поблагодарил собравшихся и побрел к ремонтникам в их фургон. Вот интересно, почему никто из младшего командного состава ни разу не спросил про пластырь у меня на лбу? Просто невнимательные или просто не считают нужным уточнять, где старший по званию мог удариться или поцарапаться?

Кузнецов и Объект с примкнувшим Шепиловым в фургоне пока отсутствовали. Зато на месте был Смирнов, у которого был такой вид, словно он из этой самой ремлетучки вообще никуда не уходил.

– Так, май фрэнд Наф-Наф, – сказал я ему, снимая шапку и кладя автомат на верстак. – Теперь о самом главном. Я вас сейчас спрошу, как диверсант диверсанта – взрывчатка, или что-нибудь еще, с помощью чего можно мощно и быстро взорвать склад горючего или боеприпасов, у вас, а точнее, у нас вообще есть? Да, о том, что один «Айнбрух» у нас в запасе еще остался, я помню.

– В «НИКе» есть «Летц», – сказал Кюнст с той же безразличной интонацией.

– Чего-чего? – не понял я. Как будто я, еще с начальной школы, должен знать, что такое этот «Летц»?!

– От «Letzte Chance», – нехотя пояснил мой собеседник. – Иначе его именуют «термобарический дезинтегратор».

Ага. Стало быть, довелось-таки увидеть воочию то, о чем я уже как-то слышал.

– И как он работает? – уточнил я. – Я где-то слышал, что это просто компактный, чуть ли не ранцевый ядерный заряд.

– В принципе, все верно, – согласился Кюнст. – «Летц» действительно может работать и в режиме ядерного фугаса, мощностью в 7—8 килотонн.

– То есть почти половина хиросимской бомбы?

– Да, только устраивать ядерный взрыв с последующим заражением местности здесь категорически не стоит, главным образом по соображениям конспирации…

Ишь ты, он еще и об окружающей среде забеспокоился, чучело бионическое!

– Думаешь, ядерный взрыв в здешней тайге привлечет хоть чье-то внимание? Сейчас на планете еще нет соответствующих специалистов, и «Манхэттенский проект» существует в лучшем случае на уровне пары каких-нибудь официальных бумажек, касающихся в основном вопросов организации соответствующих исследований атомного ядра. В Аламогордо еще даже не начинали бараки строить!

– И все-таки не стоит этого делать. Ведь у «Летца» есть и другие режимы.

– Какие это?

– Он может работать и как термическая бомба.

– А что на вашем языке значит «термическая бомба»?

– Режим, который не имеет характерных внешних признаков ядерного взрыва, прежде всего – ударной волны, с минимальным радиоактивным загрязнением среды. Энергия всей извлеченной огневой мощи уходит вниз и в стороны, а не частично вверх, как при типовом наземном ядерном взрыве. При подрыве «Летца» в этом режиме в радиусе 4—5 квадратных километров температура практически мгновенно повышается до 300 градусов Цельсия, то есть до температуры горения дерева. Такой режим поддерживается в течение 10—15 минут, потом температура неизбежно падает по мере выгорания рабочего вещества в заряде.

Блин, что у них, в этом будущем, за убойное «рабочее вещество», которое позволяет показывать почтеннейшей публике такие вот «концертные номера», с гарантированным выжиганием нескольких квадратных километров территории, да еще и без неизбежного для атомного взрыва «большого бабаха»? Какая-то очень удобная, с точки зрения заметания следов, опция, которая меня, если честно, пугает.