Десятки людей молча кинулись к воде. Часть скутаров была спрятана в ближайших к морю зарослях, в рыбацких хижинах и сараях – везде, где можно было укрыть их от взглядов с моря. С суши смотреть было некому – за несколько дней население побережья, и так немногочисленное, или разбежалось, или было истреблено. Теперь хирдманы поднимали скутары на плечи, как при небольших переволоках, и несли к воде. Другие следом тащили весла и поклажу. Лодьи спускали, загружали, поочередно подводили к бухте у оливковой рощи, а там к ним подносили раненых. И все это – при свете звезд и тонкого серебряного серпа новой луны. Слышно было лишь, как хрустит песок под сотнями ног да постукивает дерево. Оступившись, бранились шепотом. Оставшиеся в дозоре хеландии стояли довольно далеко, но один лишний звук, одно подозрение, что здесь нечисто… Догадайся только один греческий хёвдинг подвести судно ближе и дать огненный залп – на всякий случай…

Ингвар оставался на берегу до последнего, хотя сам тоже лежал на носилках. Для него приготовили удобное ложе на самом крупном скутаре, выстлали его мягкими овчинами.

– Пора! – К нему подошел Мистина, следивший за погрузкой. – Отбывай, брат.

И слегка толкнул его в плечо со стороны здорового бока.

– Вдуй им тут за меня и за нас всех! – Ингвар поднял руку и ответил таким же толчком.

– По самые ядра!

– Покажи им, что от нас так просто не отделаешься! Пусть они знают: с русью надо считаться! Пусть поймут: дружить с нами дешевле, чем воевать. Мы есть, от их проклятий мы никуда не денемся, и им придется нас уважать, хотят они, йотуна мать, или нет!

– Новый договор им уж точно обойдется не дешевле, чем нам! – заверил Мистина. – И, знаешь… – поколебавшись, он наклонился к уху Ингвара, – как будешь в Киеве… Не говори ей пока про Эймунда. Ведь он и правда может быть с Хельги.

– Ты в это веришь? – хмуро отозвался Ингвар, не склонный тешиться несбыточными надеждами.

– Верю я или нет – не важно. Ты ей говори, что он с Хельги. И пусть Хельги сам ей скажет, что это не так. Не ты и не я, а Хельги. Если вернется. Эймунду это все равно, а нам…

– Да понял я.

– Бывай!

Четверо хирдманов перенесли Ингвара на лодью, установили там носилки. Мистина обернулся, обнял Фасти, молча похлопал по спине. Слов не требовалось: тот уже показал, что свой долг понимает правильно. Еще на проливе, под молниями горящего «Кощеева масла». Потом Мистина наклонился и слегка обнял Держановича. Тому было не по чину, но за эти дни Мистина оценил толкового отрока, который последние пять лет рос на его же дворе. Дома, в Киеве, толковых людей хватало, а вот здесь каждый стал на вес серебряных шелягов. И не важно, сколько ему лет.

– «Белужий камень» не потеряй! – шутливо шепнул Мистина на прощание.

И пошел вдоль берега, где смутно виднелись очерки лодий с приготовленными веслами.

– Сигфасти – готов! – вполголоса бросал ему каждый старший на лодье: в темноте он не видел, где кто.

– Мысливец – готов!

– Тейт – готов…

– Карл – готов…

Ульврик, Трюгге, Бранец, Кисель, Любомил, Гуннар… Мысленно Мистина считал десятских княжьей ближней дружины. Вроде все.

– Тор с вами на море… И царь морской! – мельком вспомнив Бояна, он махнул рукой и свистнул. – Трогай.

Одна за другой лодьи отходили от берега и тянулись на запад. Мистина почти не видел их в темноте и нарочно не хотел отыскивать увозившую Ингвара. Но каждую провожал тайным вздохом облегчения, будто сам и был тем рубежом, за которым Навь не имеет власти над русами. Хотя и понимал: радоваться рано. Ингвару еще несколько дней идти мимо Романовых земель, разоренных русами по пути к Царьграду. Если их дружина минует благополучно, впереди болгары – царь Петр сможет счесть это удобным случаем доказать Роману свою родственную верность и ратную доблесть. И тогда вся надежда будет на Бояна.

А кто он такой, Боян? Что за человек на самом деле? Мистина был не столь наивен, чтобы думать, будто раскусил болгарского царевича, всадника и певца.

Потом степи низовьев Днепра – печенеги. Потом Русь и Киев. Как-то стольный город встретит своего князя, который из первого же похода вернулся раненый? Добыча при нем еще не та, чтобы возместила пролитую кровь и потери первого сражения…

Но что толку сейчас об этом думать? Он, Мистина, остался здесь, чтобы первое проигранное сражение не обернулось проигранной войной. Побитые, русы резко поднялись в цене.

Оставшиеся на берегу ждали еще довольно долго – пока не убедились, что Ингварова дружина ушла на запад и все тихо.

– Пора! – окликнул Альв. – Не то светать начнет, да и олядии[38] вернутся.

– Пошли! – Мистина кивнул и направился к оставленным для него лодьям.

Им предстояло незаметно для греков пройти по морю на восточную сторону, к основному войску. И уже на рассвете сниматься с места. Здесь больше ничего не держит, а впереди лежат вдоль южного берега Греческого моря золотоносные земли Романова царства… Лежат и ждут своих победителей.

* * *

Достигнув восточного берега пролива, Хавстейн еще раз оглянулся. Отсюда, издалека, любоваться исполинским костром было даже удобнее – через пролив его было видно сразу весь, зато жар и оглушающий гул пламени сюда не доставал. Стена огня стояла до неба, и равная ей отражалась в воде, достигая самого царства Хель. Уж верно, Сестра Волка тоже сейчас смотрит сюда, подняв свое наполовину красное, наполовину черное лицо.

Его десяток высадился чуть поодаль от причалов Иерона восточного, в темном укромном месте. Ясно было, что если на этом берегу еще остались греки, то все они сейчас здесь – таращат глаза и взывают к своему богу. Имея при себе десять человек, встречаться с ними Хавстейн не стремился. Ему теперь предстояло пройти несколько роздыхов и на рассвете присоединиться к войску.

– До чего же красиво! – Он обернулся к своим хирдманам. Это были опытные люди, но и они не находили сил отвести глаза от невероятного зрелища. – Даже если нас убьют завтра, мы уже не зря сходили в этот поход. Об этом погребении можно сложить сагу, и все вы уже в нее попали. А что ты за человек, если о тебе нет саги?

– …Не так важно рудознатцам отыскать признаки золотой жилы…

– Патер[39], постой! «Рудознатцам» – это трудное слово!

Константин август обернулся. Его старшая дочь, четырнадцатилетняя Агафья, сидела за столом мистика и усердно записывала стилом на восковых табличках черновик письма к Феодору, митрополиту Кизика и близкому другу Константина. Для своих лет эта девушка, довольно полная и важного вида, отличалась редкостной ученостью и жаждой приносить пользу. В этом ее стремлении Константин усматривал проявление родственного сходства и позволял ей помогать в делах. Правда, от дел по управлению Романией ее дед по матери – старший из соправителей, василевс Роман, своего зятя избавил почти полностью. Еще лет двадцать назад.