– Стройте людей, бояре и хёвдинги! – кивнул Хельги.

Он не был безрассуден, но понимал, что выбор у него небогатый. Огненосные греческие корабли так или иначе находились между ним и выходом в море, отрезая путь назад. Впереди, через половину дневного перехода, лежал сам Царьград. Для нападения на него двух с чем-то тысяч человек явно недостаточно. Но другого пути нет, а значит, остается показать себя опасным противником и попытаться взять что получится. А заодно и подбодрить людей легкой победой – после увиденного сегодня им это необходимо.

Какое-то село и мужской монастырь они захватили еще до вечера. Не считая наемников, во всем русском войске люди Хельги имели, пожалуй, наибольший опыт захватов и грабежей, приобретенный за последний год, поэтому знали, как взяться за дело.

Монастырь оказался большой и богатый. Жило в нем сотни две монахов, а разных мастерских нашлось, как в целом городе: кожевенные, гончарные, кузня, ткацкая, швейная, плотницкая… Здания монастыря окружали обширные сады и огороды, в глубоких погребах были сложены сотни амфор с вином и оливковым маслом, бочки с разными припасами – соленой рыбой и солеными же оливками, пифосы с зерном и мукой… Для многочисленной братии замешивали тесто на хлеб при помощи вола, которого гоняли по кругу.

Но у русов не сразу нашлось время все это разглядывать. Налетев на монастырь, как тысячерукий Змей Горыныч, ворвались в церковь, где спасались монахи, и порубили с полсотни, прежде чем заметили, что никто не сопротивляется, все лишь стоят на коленях и поют что-то по-своему, закрыв глаза…

Уцелевших Хельги приказал просто выгнать за ворота (часть пришлось тащить волоком, ибо они не желали подниматься с колен, хотя приказы им отдавали на греческом языке). Под защитой крепких стен и выставленных дозоров остались ночевать. Вола порубили на мясо, но соленые оливки с непривычки мало кому понравились.

Ложась спать в самой просторной келье, Хельги был совершенно уверен, что разбудят его новостью о подходе пятитысячной царевой конницы. Тогда останется принять бой и с гордостью вступить в двери Валгаллы, пятная ее полы кровавыми следами. Но разве кто-то тут намеревался жить вечно? Избирая свой путь, воин знает, что перейти с земной тропы на небесную можно в любое мгновение. Хорошо, что останется сын, Торлейв. А сын, как говорил отец Ратей, это счастье, даже если не застанет отца в живых…

С такой матерью, как Фастрид, мальчик не пропадет. Вырастет и когда-нибудь даже поставит по отцу камень. На нем так и будет написано: «Торлейв поставил этот камень по своему отцу, Хельги. Тот сражался на Восточном пути и погиб в Грикланде…» Нет, лучше так: «Фастрид и Торлейв поставили этот камень по Хельги, своему мужу и отцу…»

Так думал Хельги, засыпая. Но к утру, когда он проснулся, все вокруг монастыря было тихо. Сияло солнце, щебетали птички. А никаких вооруженных греков близ монастыря не оказалось – ни конных, ни пеших. Десятка три монахов спали под деревьями в саду, между рядами виноградника и в грядах огорода. Своих мертвецов, выброшенных русами за ворота, они уже собрали, уложили в ряд под яблонями, привели по возможности в приличный вид, и человек пять сидело над ними, бормоча что-то.

– Похоже, братья, что боги предназначили нам с вами завоевать Царьград, – говорил Хельги, пока дружина подкреплялась хлебом и сыром из монастырских запасов и жареным мясом захваченных вчера овец. С похмелья соленые оливки, как ни странно, показались уже вкуснее, чем вчера. – Пока я не вижу, кто мог бы нам помешать. Что – будем ждать этих рохлей, что тянутся позади, как хромые жабы, или пойдем вперед и возьмем самую лучшую добычу?

Отроки заржали, услышав про хромых жаб. Хельги не был ясновидцем и не знал: жив ли Ингвар и его приближенные, что осталось от двадцатитысячного войска, где оно? Но и не собирался ломать голову над этим. После битвы в проливе его дружина выросла втрое, и теперь у него хватало сил для самостоятельных действий. Так что, возможно, все вышло к лучшему.

Так или иначе, к стенам Царьграда он подойдет первым. И что там можно взять, тоже возьмет первым. Этой чести ни Ингвар, ни Мистина, ни Тородд с Фасти и Сигватом уже не смогут у него отнять.

– И если они не успеют к тому времени, как мы возьмем свою добычу, то, пожалуй, и делиться с ними будет несправедливо, – заметил Ульвальд, хёвдинг почти полуторасотенной дружины. – Как ты думаешь, конунг?

В порядочном войске должен быть конунг. И Хельги, человек княжеского происхождения и носитель княжеского имени, вправе будет сам делить добычу, взятую без участия других князей. Это ему хотели сказать, и он понял намек.

– Я думаю, Ульва, нам надо приступать к делу, а не ждать, что подскажут сны.

– Слава Хельги конунгу! – закричал Ульвальд и его люди.

Под эти крики двухтысячная дружина покинула разоренный монастырь. В старых каменных зданиях не осталось ни утвари, хоть мало-мальски ценной, ни сосудов, ни священнических одежд, ни припасов. Вся казна переселилась на скифские лодьи, в истоптанной церкви остались лежать лишь иконы, выбитые из окладов, да рассыпанные листы пергамента от книг, что лишились дорогих переплетов. Отделяли их при помощи секиры.

Передвинувшись еще на три роздыха ближе к Царьграду, русы снова высадились и пустились по округе. Здесь наконец повстречалось войско, собранное стратигом фемы Оптиматов (на чьей земле они находились, хотя не знали об этом). Это были стратиоты – ополченцы из селян, достаточно состоятельные, чтобы приобрести (или унаследовать) лошадь и снаряжение для военной службы. Но выучкой и сплоченностью они сильно уступали тагмам – наемникам, которые круглый год проходили обучение, а не пахали землю и не давили виноград и оливки. Числом отряд уступал русам в четыре раза, равно как отвагой и готовностью сражаться. Лошади, привычные к работам по хозяйству, взбесились от страха, услышав дружный вой и грохот секир по щитам. Из-за этого всадники не смогли нанести мощный удар единым строем; русы приняли их на копья, развалили ряды и сноровисто порубили даже тех, кто пытался совладать со своей обезумевшей лошадью. Плохо выученные всадники не могли выстоять против сплоченного пешего войска с длинными копьями и ростовыми топорами. А те из русов и славян, для кого это сражение стало первым, хорошо уяснили себе, зачем воеводы гоняли их всю зиму и зачем было нужно это навязшее в ушах «Шаг! Шаг! Щиты ровней!».

Обратив уцелевших в бегство, русы остались хозяевами поля. Пленные им были не нужны, поэтому раненых добили, и до ночи собирали добычу. Все, кому не хватало снаряжения, нашли себе подходящий шлем, наручи или поножи, стеганый греческий кавадий, а то и пластинчатый панцирь или кольчугу.

Переночевали в ближнем селе, а утром двинулись дальше, вниз по проливу.

И вот… Над синей водой встал зеленый берег с частыми белыми пятнами строений, а над ним какая-то огромная округлая вершина. Слишком ровная для обычной горы.

– Это София! – Глядя вперед, Хельги едва верил глазам; от восторга пробирала дрожь. – Их главная церковь… И вон там, за стенами, – царские дворцы.