и сразу обнаружить злоупотребления и неисполнение простейших медицинских правил. Этот день надолго, если не навсегда, запечатлелся в памяти Бориса Алёшкина, вот поэтому-то мы и уделили ему так много места. Как вы уже догадываетесь, подобных дней в его долгой врачебной жизни будет ещё очень, очень много, а некоторые из них окажутся в сотни раз тяжелее и труднее.

Долго не спал в эту ночь и Антон Иванович Чинченко. Придя домой, на лавочке около крыльца он застал Петра Кузьмича, который специально дожидался его, чтобы расспросить, что за человек новый врач и чего нужно опасаться. Ожидания Кузьмича не оправдались: Чинченко не стал ему ничего рассказывать, а только посоветовал перечитать имевшийся в здравпункте «Справочник для фельдшеров» и отправил его обратно, на завод, а сам ещё долго сидел на этой же скамеечке и курил папиросу за папиросой. Его покоробили замечания и тон, которым они были сделаны, услышанные от нового врача. Разозлило и то, что затея с проверкой доктора путём умышленной загрузки больницы хрониками, не удалась. И чем дольше он думал, тем больше приходил к выводу, что Алёшкин всерьёз задумал здесь остаться, ведь он привёз сюда свою большую семью. Вероятно, его, Чинченко, авторитет будет основательно подорван. «По-видимому, этот парень и в медицинских, и в хозяйственных делах разбирается неплохо. Кольке абсцесс вскрыл, Нюся рассказывала, тот и ойкнуть не успел, и время-то на это каких-нибудь пять минут потратил», — думал он.

А Борис и на самом деле, узнав от Нюси о парне с нарывом, сразу же велел вести его в процедурную. В шкафу нашлась ампула хлорэтила. Антон Иванович пользоваться этим препаратом не умел, вот он и лежал около года без пользы. Заморозив кожу больного хлорэтилом, Алёшкин вскрыл абсцесс и вставил в рану турунду с риванолом. Обычно, как сообщила Нюся, когда Чинченко вскрывал нарыв, то больные визжали и кричали на всю станицу, а Колька даже и не пикнул. Она, было, отнесла это к терпеливости парня, но тот заверил медсестру, что боли почти не чувствовал. Конечно, при первой же встрече с Антоном Ивановичем Нюся об этом случае ему доложила.

«Так вот, — продолжал свои размышления фельдшер, — не хочется мне тут в подчинённых ходить, давно уж привык я сам командовать… Но куда поедешь? Мест, правда, много, и меня всюду с удовольствием возьмут, да жалко Александровку оставлять, ведь здесь порядочное хозяйство завёл, а на новом месте когда ещё обживёшься, и года у меня уже не те. Да, Борис Яковлевич, задал ты мне задачу! Вот только одна надежда: может, они с Текушевым не сойдутся, вон он, какой ершистый. Директор таких не любит, а он ведь сила. Подожду-ка я, пока они схлестнутся, а сам в отпуск пойду — я уже три года без отпуска. Пусть-ка новый доктор сам тут повертится. Съезжу к сыну в Таганрог, а когда через месяц вернусь, может, тут уже новый начальник или голову сложит, или спесь ему собьют. Так и сделаю, завтра же заявление подам!»

Глава третья

Утром следующего дня Борис с Катей, нарядившейся в одно из своих самых целых платьев (да, не удивляйтесь, именно целых: за всё время учения Бориса Катя не имела возможности тратить деньги на что-то, кроме еды, и потому её одежда, как, впрочем, и одежда самого Бориса, и их детей оставляла желать много лучшего), отправились на завод. В таком, откровенно говоря, не очень-то презентабельном виде они и предстали пред очи грозного Текушева. Однако, надо отдать должное: несмотря на бедную одежду и на троих детей, Катя Алёшкина в свои 32 года выглядела как изящная молодая девушка. Стройная тонкая фигура, прекрасные густые каштановые волосы, задорный блеск зеленоватых глаз и всегда приветливая улыбка придавали ей неизъяснимую прелесть. Борис, поглядывая на жену, гордился и её красотой, и её умом, и умением себя держать. И даже сейчас, войдя в кабинет Текушева, встав недалеко от двери и глядя на развалившегося в кресле директора завода, считавшего себя в Александровке чуть ли не владельным князем, Борис удивился, с какой непринуждённостью и спокойствием стояла рядом с ним Катя.

Едва взгляд Текушева скользнул по фигуре Кати, как глаза его загорелись, он вскочил из-за стола, поспешно подошёл к ним, поздоровался за руку с Катей, а затем с Борисом, и заговорил:

— А-а, это жена доктора! Ты на машинке печатаешь? Валлаги-беляги, вот хорошо, мне как раз в Наркомат ответ написать надо! Вот от них запрос пришёл, — он схватил со стола какую-то бумагу, сунул её Кате и, продолжая всё также её рассматривать, вывел их из своего кабинета в небольшую комнату, в которой стоял письменный стол, заваленный большим ворохом беспорядочно разбросанных бумаг.

Рядом с ним находился маленький столик с пишущей машинкой.

— Вот твой рабочий места будет. Садись, работай.

Катя посмотрела на ворох бумаг, осмотрела машинку, села за неё и сказала:

— Хорошо, Исуф Банович, я сейчас выполню ваше поручение. Даже приберу здесь немного, постараюсь разобрать бумаги, но как сделаю это, сейчас же и уйду. К работе я не приступлю, пока вы не выполните своего обещания о квартире. Жить в халупе на краю станицы я не намерена.

Текушев хлопнул себя руками по бёдрам:

— Ай-яй-яй, доктор, какой у тебя серьёзный женщин, твоя жена! Я за тобой свой лошадь присылать буду, пешком ходить не нада.

— Нет, — отрезала Катя, — пока не перееду в обещанную квартиру, я здесь не появлюсь.

Она гневно сверкнула глазами, сердито отодвинула стул и стала копаться в ящике машинописного столика, доставая бумагу и копирку.

— Ай, валлаги-беляги (позже Борис и Катя узнали, что это выражение было в ходу у всех кабардинцев, желавших как-нибудь скрыть своё смущение)! Так меня строители подвели, должны были вчера новый детсад кончить, а вот, наверно, только через неделю кончат, тогда сразу переедешь.

— Ну, вот тогда я и к работе приступлю, — невозмутимо ответила Катя, закладывая бумагу в машинку. — Что же будем писать? Диктуйте!

Текушев был явно не готов ни к такому ответу, ни к такому хладнокровию молодой женщины, кроме того, он толком не знал, что и как отвечать на запрос Наркомата. В вопросах сношения своего завода с внешним миром он разбирался слабо, а письмо требовало объяснения, почему завод не выполнил план поставки крахмала. Конечно, показать свою неосведомлённость перед новой сотрудницей ему казалось неудобным, и он, смешавшись, заявил:

— Там какие-то цифры спрашивают, я сейчас главбуха Топчинянца пришлю, он расскажет, — и директор быстро вышел из комнаты через другую дверь.

Строительство