Елизавета Алексеевна не роптала. «Гусар мой, – писала она в канун 1835 года родственнице по мужу Прасковье Крюковой, – по городу рыщет, и я рада, что он любит по балам ездить: мальчик молоденький, в хорошей компании и научится хорошему, а ежели только будет знаться с молодыми офицерами, то толку немного будет».

По странному стечению обстоятельств на первом же петербургском балу Лермонтов встретил свою бывшую пассию – мисс Блэк-айз, которую не видел с того самого байроновского лета – более чем четыре года.

За случайной встречей последовали другие. Уже не случайные.

6 декабря 1834 года. Лермонтов на танцевальном вечере у Сушковых.

7 декабря. Лермонтов у Сушковых.

19 декабря. Лермонтов на балу встречает Сушкову (перерыв вызван отлучкой по служебным делам в Царское Село).

21 декабря. Вечер у Сушковых.

22 декабря. Вечер у Сушковых.

23 декабря. Лермонтов и Сушкова на балу.

26 декабря. Лермонтов на балу у петербургского генерал-губернатора П.К.Эссена. Встреча с Сушковой.

О том, что стояло за бальными совпадениями, Лермонтов рассказал в письме к Александре Верещагиной:

«О моем житье-бытье… ничего интересного, если не считать таковым начало моих приключений с m-lle Сушковой, конец коих несравненно интереснее и смешнее. Если я начал за ней ухаживать, то это не было отблеском прошлого. Вначале это было просто развлечением, а затем, когда мы поладили, стало расчетом. Вот каким образом. Вступая в свет, я увидел, что у каждого есть какой-нибудь пьедестал: богатство, имя, титул, связи… Я увидел, что если мне удастся занять собою одну особу, другие незаметно тоже займутся мною, сначала из любопытства, потом из соперничества. Я понял, что… S., желая меня изловить (техническое слово), легко себя скомпрометирует со мною. Вот я ее и скомпрометировал, насколько было возможно, не скомпрометировав самого себя. Я публично обращался с нею, как если бы она была мне близка, давал ей чувствовать, что только таким образом она может покорить меня… Когда я заметил, что мне это удалось, но что один дальнейший шаг меня погубит, я прибегнул к маневру. Прежде всего, в свете я стал более холоден с ней, а наедине более нежен, чтобы показать, что я ее более не люблю, а что она меня обожает (в сущности, это неправда). Когда она стала замечать это и пыталась сбросить ярмо, я первый открыто ее покинул. Я стал с нею жесток и дерзок, насмешлив и холоден, стал ухаживать за другими и (под секретом) рассказывать им выгодную для меня сторону этой истории. Она была так поражена неожиданностью моего поведения, что сначала не знала, что делать, и смирилась, а это подало повод к разговорам и придало мне вид человека, одержавшего полную победу; затем она очнулась и стала везде бранить меня, но я ее предупредил, и ненависть ее показалась и друзьям (или недругам) уязвленною любовью. Далее, она попыталась вновь завлечь меня напускною печалью; рассказывала всем близким моим знакомым, что любит меня, я не вернулся к ней… Когда я увидел, что в глазах света надо порвать с нею, а с глазу на глаз все-таки еще казаться ей верным, я живо нашел прелестное средство – написал анонимное письмо: “М-llе, я человек, знающий вас, но вам неизвестный… и т. д., я вас предупреждаю: берегитесь этого молодого человека М.Л. Он вас соблазнит и т. д.”… Я искусно направил это письмо так, что оно попало в руки тетке. В доме – гром и молнии… На другой день еду туда рано утром, чтобы, во всяком случае, не быть принятым. Вечером на балу я выражаю свое удивление ей самой. Она сообщает мне страшную и непонятную новость, и мы делаем разные предположения, я все отношу на счет тайных врагов, которых нет; наконец, она говорит мне, что родные запрещают ей и говорить, и танцевать со мною: я в отчаянии, но остерегаюсь нарушить запрещение дядюшек и тетушки. Так шло это трогательное приключение, которое, конечно, даст вам обо мне весьма лестное мнение. Впрочем, женщины всегда прощают зло, которое мы делаем другой женщине (сентенция Ларошфуко)…».

Приключение описано подробно, я бы даже сказала, с подробностью избыточной для частного письма: скорее конспект главы из романа, чем изящное светское послание. Однако в нем и намека нет на то, что третьим и очень важным лицом в этой интриге был Алексис Лопухин и что игра, точнее, ее конец происходил на глазах последнего: «милый Алексей» приехал в Петербург 21 декабря, анонимное письмо отослано Сушковой 5 января, в день его отбытия из столицы.

Алексей Лопухин был влюблен в Сушкову.

Согласно версии «Записок», произошло это как бы само собой, без всяких на то усилий мисс Блэкайз. Привыкшая к мужскому вниманию, она якобы почти не обращала внимания на молодого человека, который следовал за нею как тень, куда бы она ни ехала: в театр, на гулянье, даже в церковь. (Церковь мадемуазель посещала регулярно, ибо считала себя «набожной».)

Официального предложения Алексей Лопухин (в «Записках» фигурирующий под именем Леонида) не делал, но неоднократно наводил на этот предмет разговор, осведомляясь у очаровательницы, не слишком ли он молод, чтобы жениться, и даже, как уверяет Екатерина Александровна, решился переговорить со своим отцом. Отец не отказал, но захотел познакомиться с будущей невесткой. Екатерина Александровна заробела, знакомство не состоялось.

Мадемуазель Сушкова, обладавшая литературным даром, в ранней юности вела дневник. Но известные мемуары писались по памяти: дневниковые заметки либо потерялись, либо были уничтожены ее родными. Сохранился лишь дневник за 1833 год, и он рисует несколько иную, чем «Записки», картину.

В мае 1833 года Екатерина Сушкова приехала в Москву в сопровождении петербургских родственников. Повод для визита был основательный: ее кузина Додо Сушкова выходила замуж за самого богатого жениха России – молодого графа Ростопчина. Москва только и говорила, что о предстоящей свадьбе. Тетки, как язвит в дневнике мисс Блэкайз, совсем потеряли голову от бриллиантовой перспективы.

Свадьба была блестящей, и молодые казались счастливыми.

А накануне, согласно версии петербургской Сушковой, между кузинами состоялся откровенный разговор и Додо якобы сказала: «Представь себе, Catherine, вся Москва завидует моей участи, моим бриллиантам, а какой у меня будет кабинет: просто игрушечка».

Все было: и бриллианты, и кабинет, и конфеты знаменитой тогда фабрики «Реномэ», которые юный граф выписывал для юной графини из Петербурга по неслыханной цене: 25 рублей серебром за каждый картонаж. Да только недолго наслаждалась Додо элегантностью своего кабинета.

7 марта 1834 года, менее чем через год после «бриллиантовой» свадьбы, А.Я.Булгаков писал дочери, сообщая не без ехидства: «Граф Андрей уезжает на днях в деревню и увозит Додо, которая в отчаянии. Вот тебе и блестящая свадьба, и именно этого недостает, так как бриллианты, алмазы, все это заложено, и представь себе, что этот Андрей, такой ничтожный и спесивый, настолько глуп, что всюду говорит, что ему не на что жить и он должен уехать, зарыться в деревню. Додо только что не плачет: что я буду делать в деревне. Я умру от скуки с моим мужем, который только и будет делать, что спать да курить, она до того дошла, что сказала: ах, я была бы более счастлива, сосланная в Пензу. Каково! Вот тебе и богатства несметные».