[…] пролил семя»681 – чем и объясняется его лукавая усмешка, хотя, возможно, суть происшедшего он не вполне осознал. Здесь важно отметить близость мотивов слепоты и слез, который уже был проанализирован выше в связи с «Королем, дамой, валетом». Невеста так же слепа, как и Драйер и Франц. В первом эпизоде она видит в плачущем Лужине, по сути ребенке, «взрослого» мужчину. Во втором эпизоде героиня не может «считать» элементарную физиологическую реакцию, потому что в вопросах отношений между мужчиной и женщиной так же наивна, подобно матери Лужина, которая долго не могла угадать в тете соперницу.

Итак, слезы у Лужина сопряжены с эякуляцией; в дальнейшем из романа следует, что брак Лужиных остается «ненастоящим» и абсолютно целомудренным. И эта «невинность» важна для сквозного мотива Лужина как ребенка, тесно переплетенного с мотивом слез (в том числе их отсутствия и их физиологической «замены»). Вместе с тем очевидно, что в «Защите Лужина», как и в «Короле, даме, валете», слезы и любовь-обман тесно связаны, но если в первом романе Франца, быстро взрослеющего «ребенка», ослепляют жадность, страсть и трусость, то во втором вечный ребенок Лужин окружен людьми, которые по разным причинам слепы к его подлинному состоянию, физическому и душевному, – к ним относятся и родители, и Валентинов, и невеста с семьей. Все они так или иначе лишают Лужина полноценной жизни и берут на себя роль, усугубляющую его безумие, а тем самым возвращают взрослого героя в порочный круг несчастного, оборванного детства.

В англоязычный период творчества Набоков описывает подобные реакции гораздо прозрачнее и проводит параллель между слезами и семенем гораздо отчетливее. Этот процесс – часть развертывания и приумножения его «сексографии» в целом: нужно отметить, что Набоков существенно обогатил средства выражения эротического в русской литературе682. О том, насколько важно для писателя было развить свой арсенал изобразительных средств плотской страсти, свидетельствует, в частности, детальное сравнение его обширной правки и дополнений в переводе «Короля, дамы, валета» на английский. Набоков занимался этим как раз в период работы над «Адой», и по тому, как он заполнил лакуны и дополнил эротические сцены и образы, используя тот же гротескный юмор, что и в «Аде», можно заключить, насколько важно для него было развить свою описательную манеру. От узнаваемых, хотя и завуалированных, образов-иносказаний Набоков переходит к прямой описательности, которая так характерна для насыщенной эротикой «Ады».

Нельзя не заметить, что одна из ключевых сцен в «Лолите» – сцена на кушетке в гостиной гейзовского дома – напрямую перекликается с проанализированным выше эпизодом с невестой из «Защиты Лужина» (с тайным семяизвержением героя). В «Лолите» эротическое иносказание представлено развернуто; метафорой переданы не только физиологические выделения, но и половые органы:

Я был горд собой: я выкрал мед оргазма, не совратив малолетней. <…> Фокусник налил молока, патоки, пенистого шампанского в новую белую сумочку молодой барышни – раз, два, три и сумка осталась неповрежденной683.

Образ сумочки впоследствии становится реализованной метафорой. После первой ночи в отеле, отпуская Лолиту в холл, Гумберт «снабдил ее напоследок чудной сумочкой из поддельной телячьей кожи»684. Обратим внимание и на неслучайный выбор материала для этого предмета: поддельная телячья кожа (кожа убитого детеныша животного) – метафора насквозь фальшивого, поддельного детства, которое теперь предстоит Лолите по вине Гумберта: он будет вынуждать ее изображать счастливую детскую невинность, чтобы не попасть в руки правосудия. К значимому образу сумочки подверстываются еще три подряд, выстраиваясь в сквозной мотив убийства маленького невинного существа. Эти образы один за другим появляются в течение одной-двух страниц, в описании пути героев после отъезда из отеля:

…Гумберту становилось все больше и больше не по себе. Оно было очень своеобразное, это ощущение: томительная, мерзкая стесненность – словно я сидел рядом с маленькой тенью кого-то, убитого мной. При движении, которое сделала Лолита, чтобы влезть опять в автомобиль, по ее лицу мелькнуло выражение боли685.

…она первая прервала молчание: «Ах, – воскликнула она, – раздавленная белочка! Как это жалко…» – «Да, не правда ли», – поспешил поддержать разговор подобострастный, полный надежды Гум686.

Пот катился у меня по шее, и мы чуть не переехали маленькое животное – не белку, – перебегавшее шоссе с поднятым трубой хвостом, и опять моя злая спутница обозвала меня негодяем687.

Корреляция двух физиологических жидкостей вычитывается из цепочки эпизодов «Лолиты», если свести их воедино и рассмотреть как последовательное использование образов слез и семени. В романе встречается два парных образа – эротические иносказания, довольно далеко разнесенные в тексте. Переживая отъезд Лолиты в летний лагерь и едва не плача, Гумберт роется в ее вещах, чтобы заменить эротическим предметом-стимулом недоступную девочку:

…отворил дверь шкапа и окунулся в ворох ее ношенного белья. Особенно запомнилась одна розовая ткань, потертая, дырявая, слегка пахнувшая чем-то едким вдоль шва. В нее-то я запеленал огромное, напряженное сердце Гумберта. (Также прозрачное иносказание. – В. П.) Огненный хаос уже поднимался во мне до края – однако мне пришлось все бросить и поспешно оправиться688.

Во второй части романа, ближе к финалу, описывая страдания без беглянки, Гумберт еще более эвфемистично упоминает предмет-замену, а также сперму и слезы:

До конца 1949‐го года я лелеял, и боготворил, и осквернял поцелуями, слезами и слизью пару ее старых тапочек, ношеную мальчиковую рубашку, потертые ковбойские штаны, смятую школьную кепочку и другие сокровища этого рода, найденные в багажном отделении автомобиля689.

Выбор глагола «осквернять» достаточно прозрачно намекает на суть происходящего; отметим также фонетическую игру в словосочетании «слезами и слизью»690.

Мотив слез смыкается здесь с темой смерти и омертвения, а также отношения к человеку как к неодушевленному объекту – в чем и заключается основное преступление не только Гумберта, но и ряда других героев Набокова, одержимых слепой страстью. Гумберт предпочитает обездвиженность и послушность, а не живую реакцию. От Лолиты ему нужна покорность691; он возит с собой фото умершей Аннабель Ли, предшественницы его «нимфетки»; сожалеет, что не заснял Лолитину теннисную игру на кинопленку. Тему пагубной страсти, ведущей к смерти объекта желания, Набоков развивал и в «Короле, даме, валете», где во внутренней речи Марты намечается постепенное расчеловечивание Драйера и ее путь к затее с убийством: «Ей нужен был тихий муж. Ей нужен был муж обмертвелый. Через семь лет она поняла, что ей просто нужен мертвый муж»692. Подобное омертвляющее отношение к человеку как к вещи, по Набокову, есть