Разумеется (даже разумом) – лишь той, которой ты будешь по росту. И опять прозвучало уже не-до-сказанное, но – наполняясь немного новым не-до-смыслом:

– Саблин Плинию – третье: разве советую я тебе любовь к ближнему? Разве я здесь для того, чтобы исправить все дурное, что тобою содеяно? Нет, я здесь для того, чтобы тебя навсегда изменить – сделав низшим (раз уж ты по воле своей – быть высшим не волен)!

Какие-то тени метнулись. Приказы – стали исполняться. Женские визги – утихли. Где-то у дверей (и у черного входа, и у белого) возникли непроходимые часовые. И защелкнулись замки.

Как веки сомкнулись – чтобы ничто внешнее внутреннему не мешало.

– Прекрасно, – сказал Золотозубый (показалось – на-всегда поделив реальность на невыносимо прекрасное и непоправимо пошлое) и повел глазами; показалось – как бы снимая с реальности стружку!

И вот уже – почти что не стало реальности; ибо – настала ирреальность и принялась сама себя затягивать в тугую спираль: «я видел ангела в куске мрамора и работал, пока не освободил его!» (Буонарроти)

– Эй вы, на полу’ (полу – отданные), поднимитесь, – продолжил Золотозубый.

На поверженных – так и не взглянув; но – как бы под микроскопом разглядев пылинки их душ); далее – после легкой ухмылки (которая – могла бы; но – губ его так и не посетила) произнес:

– Обиженные.

Вышеназванные (как пылинки в золотом луче) – колыхнулись и встали; но – сразу же оказались из реальности выключены: что-то в них погасло – «здесь и сейчас» продолжала пребывать только их внешность! Причём – всё ещё в обрамлении золотого луча.

А потом – Золотозубый из латыни ушёл. Теперь – он (золотозубый демон) заговорил опять на великорусском и вслух, и только для Стаса; но – его многие могли слышать и услышали:

– Почему ты столь непочтителен?

Слова – были настоящими! Причём – настолько не от века сего, что век – обрёл своего (стороннего – как центр и точку поворота) надзирателя. Потому (именно здесь и сейчас) – Стас как бы сумел их услышать.

Разумеется – не полностью. Потому – лишь бешено скользнул зрачками по отверстому зрачку оружия. Разумеется – взглядом не покачнул его (палец на курке оказался не менее бешеным); более того – даже сердцебиение псевдо-золотозубого демона не колыхнулось.

Поэтому и сам Стас не стал ничего ему отвечать.

– Должно быть, мне лишь показалось, что ты разумною речью владеешь; должно быть, тебе еще рано выходить в люди, незваный гость, – продолжал размышлять его сверх-вежливый сверх-собеседник.

Опять-таки – ни на темном зрачке ствола, ни на пальце и ни на сердцебиении волшебное имя, произнесенное Стасу золотозубым волшебником, не отразилось ни коим образом.

Стас – попробовал вмешаться:

– Но ты сам сказал. Я гость, пусть и незваный. А кто здесь хозяин?

– Только я,

– Значит, здесь нет никого, кто выше тебя?

Золотозубый кивнул – правильно понимая это самое непоправимое (и невыносимое) «выше»:

– Да.

Смерть – обрадовалась (как оказалось – запредельной банальности). Произнесла – хотя никакой сверх-необходимости в произнесении (пред-сказании того, что должно быть произнесено незваным гостем) не было:

– Сейчас он начнёт говорить притчу о суфии, себя с этим суфием ровняя, – . Смерть вела себя – капризничая (как римский принцепс на Капри); впрочем, в таком поведении – тоже скрывалась притча. – Сейчас расскажет, как жалкий суфий не стал падать ниц перед калифом, а тот его якобы не казнил.

«Здешний» Цыбин (на миг – перестав быть Золотозубым) с пониманием произнёс:

– Значит, здесь нет никого, кто выше тебя?

Так они говорили, заглядывая наперёд: Персонифицированная притча, полу-золотозубый демон и смерть.

– Поздравь своего гостя, соврамши! Ибо! Казнил! – сказала смерть.

– …, – промолчал Золотозубый.

Потом – они дали слово Стасу: Тот – ничего (ими сказанного) не слышал, однако приподнялся (но – всё ещё оставаясь на пол обрушенным) стал настойчиво поведывать своему сверх-вежливому сверх-собеседнику суфийскую притчу – показалась она ему очень уместной именно здесь и сейчас:

– Некий халиф (из тех, что обронены Аллахом, но подобраны шайтаном и награждены девятью жизнями кошки) совершал парадный выезд, и сопутствовали ему, и предшествовали ему, и шествовали за ним те, кому надлежало сопутствовать и охранять не только оружием, но – восхваляя…

И пока халиф шествовал, некий народ (из тех, что никем не обронены и никем не подобраны – не горячи и не холодны – но жизней у них, как у песка) по всякому падал (как ему и надлежало) ниц и лиц своих не смел на халифа поднять; вот так халиф следовал (как бы за самим собой); вот так народ и падал (как бы к самому себе, то есть в пыль); разумеется, так не могло длиться вечно, ибо что для вечности следствия? Отсюда и воспоследовало:

Подле дороги халифа соткалась из восточного марева некая пальма, и сидел под пальмою некий дервиш… Так вот! Дервиш и не подумал о том, чтобы пасть.

Золотозубый сверкнул своим полу-золотом, то есть брезгливо полу-улыбнулся:

– Слова говоришь?

– Да.

– Хватит.

Смерть (становясь вновь собой) – легко усмехнулась:

– А твоя здешняя ипостась хорошо себя ведет. Но (ежели не вмешается судьба – договорить человечку никто не даст.

Слово – было произнесено (и не было в нем ни пренебрежения, ни злобы); возможно – было в нем некое отстраненное сострадание (все мы любим слушать суфийские притчи; но – не все желаем дослужиться до того, чтобы стать их достойными); Золотозубый сказал:

– Не знаю тебя, человек.

Стас – промолчал. Ответа на сказанное (у него) – не было.

– Ладно, обиженные! – сказал (переводя на понятность для неимущих слуха) золотозубый и недобрый волшебник. – Вы можете взять его тело, он полностью ваш.

Стас – промолчал, впрочем, его словно бы и в живых уже не было: его – ещё только собирались рожать заново и в новом уничижительном качестве; более того – псевдо-золотозубый демон решил больше о Стасе не помнить.