– Но как я могу быть уверенным в любых ваших словах? – воскликнул я. – Что вы вообще знаете? И как убедить присяжных в том, что в ваших показаниях содержится хоть что-то, кроме обиды на бросившего вас знатного любовника?

Элиза поднялась с кресла, подошла к столу и маленьким ключом отперла стоявшую на нем малахитовую шкатулку.

– Убедить вас мне будет проще всего, – девушка, вынув из шкатулки свернутый лист бумаги, передала его мне.

Я развернул его.

На листе промеж выцветших, кое-где расплывшихся чернильных строчек темнели в разных местах будто бы ржавые пятна.

Это был один из векселей старого князя Кобрина.

– Откуда это у вас? – спросил я, вспомнив о юном Данилевском.

– И вот на это тоже взгляните, сделайте одолжение, – вместо ответа Элиза протянула мне обгоревший клочок плотной, шершавой на ощупь гербовой бумаги, на котором аккуратным мелким почерком было выведено следующее:

«…Сестре же моей, Анне Устиновне Барсеньевой, отписываю поташное производство в Самаре со всем строением и землею, мыларню для пряжи и красильню при ней, а также нефтяные разработки у горы Сура-корт. Племяннику же моему, Михаилу Ивановичу Барсеньеву, отписываю три парохода, а также лесопилку в Самаре…»

Я перевернул обрывок.

На его тыльной стороне стояла подпись, края которой, становясь с каждой строчкой все уже и уже, клином сходились к центру страницы:

«…Купец и судовладелец, потомственный почетный гражданин Петр Устинович Савельев. Да будет так присно и ныне».

Я почувствовал, как на висках у меня запульсировали вены: это был обгоревший клочок собственноручного савельевского завещания – настоящего завещания, того самого, которое до последней своей минуты хранил при себе несчастный Миша Барсеньев…

– Заметьте, что убедить вас мне не составило особого труда, – услышал я сквозь туман в голове немного насмешливый голос Элизы.

Она вытянула из моих онемевших пальцев документы, спрятала их в шкатулку, заперла ее на ключ и снова устроилась в своем кресле.

Неуверенно мотнув головой, я повторил свой вопрос:

– Так где же вы все это добыли?

– В камине гостиной моих московских апартаментов. Однажды ко мне на дом для князя доставили пачку документов. Когда он появился, то просмотрел их все, вынул один лист, разорвал его на части, бросил обрывки в огонь, а остальные бумаги сунул за пазуху и ушел.

– Это случилось прямо при вас?

– Да. Я лежала на кушетке в дальнем углу комнаты, притворившись, будто дремлю…

– И это все, что осталось? – перед моим внутренним взором по-прежнему желтел обожженными краями маленький обрывок завещания.

– Да, увы. Я едва успела выхватить из пламени этот кусочек, когда за князем захлопнулись двери!

– А вексель?

– А вексель в числе прочих уже в другой день я также увидела у князя. Всегда до крайности раздражала его привычка разбираться с чужими компрометирующими письмами у меня на квартире! Однажды в прошлом году, поздней весной, он притащил их откуда-то целый мешок! А в тот день он тоже был у меня, и ему, как и в прошлый раз, принесли ворох каких-то бумаг. Бог мой, мне уже тогда стало очень неприятно, что его подручные знают теперь мой адрес. Он сунул листы в ящик бюро, запер его на ключ и ушел. Это произошло на моих глазах, и я была уверена, что он не просматривал их и, значит, едва ли мог заметить столько малозначительный пустяк, как пропажа одного листа из десятка ему подобных. А уж второй ключ от бюро, стоявшего в моей комнате, у меня давно уже был…

– И что же, пропажу он так и не обнаружил?

– Если бы не кровь на векселях, я бы и пальцем их не тронула, как ни разу не трогала ничего другого из его вещей. Знаете, какие деньги бывали в этом бюро? Ух!.. Но ни рубля не пропало. Так что я никогда не была у него на подозрении…

– Зачем же вы взяли эти бумаги себе? – вдруг перебил ее я.

Элиза протянула мне свой уже опустевший бокал, и я наполнил его заново.

– Мне подумалось, что однажды они могут мне пригодиться, – ответила девушка. – Документы, которые князь хотел бы скрыть или уничтожить, наверняка окажутся для меня небесполезными, если я пожелаю отплатить моему противнику за мой страх, мое унижение и за мою поруганную нежную привязанность к нему.

– Стало быть, вы готовы выступить в суде с показаниями? – помолчав немного, спросил я.

– Давайте выпьем, почтеннейший Марк Антонович, – с улыбкой провозгласила девушка, – ибо мы нашли друг друга. Игра, в которую вы уже ввязались, оставляет вам очень мало шансов, но я, пожалуй, вхожу в их число. Правда, есть еще один…

– Это какой же?

– Огибалов.

– Я, собственно, и приехал сюда, чтобы побеседовать со Стратоном Игнатьевичем…

– И каков итог?

– Итог печален, ибо я не смог вытрясти из вашего мужа ни единого слова, – я вздохнул и уставился в свой бокал.

Элиза вдруг хрипло рассмеялась:

– Мы со Стратоном в одной лодке, поэтому до поры стараемся держаться вместе. До поры, пока каждому из нас это выгодно. Он ведь боится не меньше моего.

– Чего же? – я поднял на нее взгляд.

Элиза покрутила пальцем в воздухе:

– Вы, наверное, слышали о том, что он исправно напивается и однажды, не так давно, перебил из револьвера все стекла в окнах какой-то конуры у местных складов. Князь, узнав об этой проделке, запретил взимать издержки из его жалования и оплатил все расходы без колебаний. Казалось бы, просто пьяная пальба, дебош, белая горячка… Но Стратон убеждал меня, что в ту ночь в него кто-то стрелял. Он тоже давно уже не выходит из дому без револьвера. И я ему верю! Я знаю, что когда самое худшее все же случится, произошедшее тоже спишут на пьяный разгул…

– И что же он теперь думает делать?

– Пока он не спешит давать показания, ведь это принесет ему неминуемую каторгу.

– Однако из вашего рассказа я понял, что у Огибалова есть основания опасаться за свою жизнь. И уж если, попав в такой переплет, он не даст показания, то и вовсе рискует сложить голову понапрасну. А через суд он хотя бы может попробовать выторговать себе жизнь…

– Я это понимаю, Марк Антонович, и всецело согласна с вами. Говоря откровенно, терять ему действительно нечего. Здесь куда опаснее, чем даже в тюрьме или на каторге.

– Как вы думаете, Элиза, вы сможете уговорить вашего мужа выступить в суде?

– Полагаю, да. Для пользы дела я очень постараюсь…

Я сделал глоток вина и задумался.

Передо мной