Аглая Петровна смущенно предложила мне еще чаю, но я отказался и засобирался было уходить, но тут в комнате появилась Надежда Кирилловна, видимо, также обеспокоенная внезапным грохотом, и мне, едва успевшему натянуть на плечи наполовину высохший сюртук, пришлось кратко поведать ей о плодах своего кавказского вояжа.

После с некоторой внутренней неохотой я принял приглашение хозяйки остаться отужинать.

Довольно непросто дался мне этот ужин, в течение которого мне приходилось, натужно изображая учтивость, мило беседовать с Надеждой Кирилловной, одновременно прислушиваясь к напряженному молчанию Аглаи Петровны. Успев пожалеть о своей преждевременной откровенности, которую, впрочем, легко можно было представить простым комплиментом от заезжего странника, утомленного превратностями долгого пути и впечатленного уютом дома и обаянием его молодой хозяйки, я выпил, наконец, чаю и, распрощавшись, вышел на крыльцо.

К ночи буря разыгралась нешуточная. Поплотнее запахнув воротник и потуже натянув на голову шляпу, я, готовясь вновь промокнуть и промерзнуть по пути в гостиницу, сделал несколько шагов по залитой большими лужами садовой дорожке. Но тут двери за моей спиной распахнулись, и на крыльце появилась Аглая Петровна с большим черным зонтом и еще каким-то мотком в руках.

– Вам, Марк Антонович, не стоит мокнуть сызнова, – прокричала она мне, – вы можете захворать…

Я вернулся и, снова поднявшись по ступеням крыльца, взял из ее рук зонт.

– Возьмите! Эта вещь принадлежала моему отцу. Вам станет хоть немного теплее, – девушка протянула мне пепельный шерстяной шарф, смотанный в большой продолговатый клубок, а потом, замявшись на какую-то секунду, принялась сама завязывать шарф вокруг моей шеи. – Надеюсь, погода… и ваши дела… не отвадят вас от… нашего дома. Я хотела бы… знать все подробности о вас… и о ваших делах, – ее слова, сложно различимые в шуме бури, словно спотыкались одно об другое.

– Непременно, Аглая Петровна, непременно, – старался я перекричать шум дождя.

Девушка стояла на крыльце в одном платье, завывавший ветер пытался сорвать с ее воротника белоснежные кружева, безжалостно трепал ее волосы, но она совсем не выказывала желания уйти.

– Здесь холодно, Аглая Петровна, – я снова возвысил голос, – вам надо идти в дом. А мне пора в гостиницу. Но я очень рад был сегодня вас видеть…

Девушка опустила голову.

– Я вас тоже, – почти неслышно проговорила она и исчезла за дверью.

Подгоняемый ледяными вихрями, я шагал через сад, шел по темным московским улицам, перепрыгивая через канавы и лужи, балансируя на обледеневших горках и спусках, но дары дочери купца Савельева делали мое небольшое путешествие совсем не таким неприятным, каким оно казалось поначалу. Внутри себя я теперь ощущал то тепло, которое позволяло совершенно не замечать неудобств, причиняемых бушевавшей вокруг меня стихией…

В гостинице меня ждала записка от Корзунова. Он настойчиво звал меня к себе. Однако сейчас было уже поздно, чтобы посылать человека с ответом. Сил моих хватило лишь на то, чтобы скинуть верхнюю одежду, по новой кавказской привычке на всякий случай зарядить оружие, умыться и рухнуть на постель, после чего я тут же провалился в обрывочный, тревожный, беспокойный сон.

Выныривая ненадолго из его мутных и липких объятий, я слышал, как дождь и снег настойчиво барабанят по крыше и оконным стеклам, а порывистый ветер раз за разом дергает створки окна, будто силится вломиться в мое убежище. Эти звуки то затухали, то снова усиливались, причем порой настолько, что мне во сне казалось, будто за стенами гостиницы стоит явившийся по мою душу могучий усатый исполин в черном мундире с золотыми эполетами, и, если я сию же секунду не выйду к нему по-хорошему, он своими растопыренными пальцами схватит дом Прилепского, как табакерку, поднимет его ввысь и, взмахнув им в воздухе, вытряхнет меня наружу, в грязную ледяную жижу – прямо себе под ноги.

Шум еще усилился, и я, подскочив на кровати и тряхнув головой, наконец, проснулся.

За занавесками уже серело хмурое утреннее зимнее небо.

В дверь и вправду стучали.

Я сунул руку под подушку, схватил свой револьвер и, взведя курок, подошел к двери.

Щелкнул замок.

На пороге, стягивая с головы мокрый башлык, стоял неутомимый студент Данилевский.

– Заходите, – протянул я, пряча оружие. – Я не ждал вас так рано…

– Прошу меня простить, Марк Антонович, но дела не терпят отлагательств, – сразу перешел к делу Данилевский. – Дядя вечером очень обрадовался вашему приезду и теперь желает срочно вас видеть.

– Где он ждет меня? – менее всего я хотел сейчас посещать заведение Бубновского.

– В экипаже, что стоит у парадного, – Данилевский деловито ткнул большим пальцем сжатой в кулак руки себе за спину, в сторону лестницы.

– Напомните при случае вашему дяде, что я не сплю в полном облачении, – я все же позволил себе разозлиться: мне так легче стало бороться с напавшим вдруг на меня головокружением и с остатками сна, никак не желавшего отпускать меня из своих лап. – Почему было просто не написать мне ответ и не назначить место нашей встречи?

– Дядя полагает, что прибегать к переписке неосмотрительно. Так безопаснее, – Данилевский прошелся по комнате, но не присел на предложенный мною стул, как я того ожидал, а вернулся к дверям и с нетерпением принялся притоптывать там мокрым сапогом.

«Третий день не побрит, – с досадой подумал я, глянув после умывания на свое отражение в зеркале. – Впрочем, перебьются! Не барышни…»

Переборов в себе неприязнь к московскому зимнему ненастью как последний довод остаться дома, я облачился в костюм, натянул шляпу, закутался в шубу, которую предусмотрительно захватил с собой из самарского дома, и, взявши зонт, вслед за Данилевским вышел из гостиницы.

На улице, невдалеке от входа в дом Прилепского, стоял небольшой крытый конный возок. При нашем появлении он, поскрипывая узкими полозьями, тут же двинулся нам навстречу. Дверь возка открылась, и я увидел Петра Дмитриевича, отгородившегося от запотевшего окна раскрытой газетой. Он едва кивнул мне, предлагая располагаться напротив него. Следом за мной внутрь втиснулся Данилевский-младший, дверь захлопнулась, кучер стегнул свою укрытую попонами гнедую пару, и экипаж неторопливо покатил по мостовой.

Кривые переулки во многих местах были от края до края залиты водой, перемешанной со снегом и льдом, и потому извозчик предусмотрительно не торопил лошадей, видимо, силясь разглядеть сквозь пелену дождя самые непролазные лужи. Но в самом возке было темно, прохладно и немного душно, будто мы оказались запертыми в каком-то миниатюрном ковчеге перед надвигавшимся на весь мир потопом.

– Очень рад видеть вас в добром здравии, Марк Антонович, – Данилевский-старший бросил на меня взгляд поверх своей газеты. – Надеюсь, кавказский вояж не убавил в вас решимости