– Не могу сказать, что поездка удалась, – я закутался поплотнее в свой воротник, – но и совсем тщетными мои усилия не назовешь. И да, я теперь тоже искренне радуюсь своему здравию.

– Ничуть не сомневаюсь, что ваши последние новости крайне занятны, но предлагаю вам поберечь силы и повременить с рассказом. Скоро мы приедем на место, вот там все и обсудим.

– Куда мы катимся на этот раз?

Следователь свернул газету:

– Марк Антонович, если я правильно понимаю ваши намерения после возвращения в Москву, следующим вашим шагом будет возбуждение судебного разбирательства против Кобриных. Шансы свои вы наверняка оцениваете зрело и рассудительно, и потому понимаете, что они – ничтожнейшие.

– Как знать, как знать… – натужно ухмыльнулся я в ответ, в душе признавая обоснованность опасений Данилевского-старшего.

– По моему скромному мнению, играть наобум в вашем положении недопустимо. Если вы хотите развернуть фортуну к себе лицом, то послушайте моего совета.

– Какого же?

– Сейчас мы поедем к одному моему доброму знакомцу. Он юрист, хороший юрист, который, вероятнее всего, станет единственным в Москве, кто согласится взяться за ваше дело. И не просто возьмется, а просто-таки вцепится в него!

– Отчего так? Он с подобной прытью берется за все свои дела, или же у него имеется счет непосредственно к Кобриным? – я вспомнил о молодой жене приказчика Огибалова.

– Скажем так, у него зуб целиком на высшее сословие.

– Любопытно… Тогда из этого может выйти толк. Едем!

Петр Дмитриевич удовлетворенно кивнул.

Тем временем мы въехали на сильно разбитый участок дороги, покрытый мокрым льдом. Наш возок сильно затрясло на ухабах и поворотах между горами слежавшегося и смерзшегося снега, и потому разговор прервался. В наступившей тишине были слышны только отчаянный скрежет полозьев и доносившийся снаружи, с козел, голос возницы, который, размахивая в воздухе кнутом, на чем свет стоит ругал погоду, дороги да градоначальство.

Когда мы, наконец, выбрались на хорошую дорогу, Данилевский-старший заговорил вновь:

– Николай Иванович Конев – фигура в юридических кругах довольно известная. Я знаю его весьма близко. Он приходится сыном Ивану Петровичу Иконеву, довольно зажиточному московскому помещику. Вы, Марк Антонович, человек не местный и потому вряд ли слышали о скандале, который разразился тут, в наших краях, лет пятнадцать тому назад.

– Да, это имя мне незнакомо, – отозвался я.

– Конев родился вне брака, от крепостной девки. Однако спустя несколько лет после рождения сына – первого и единственного помещичьего ребенка, надо сказать, – его отец, Иконев, женился на его матери, и потому мальчик рос в хороших условиях в господском доме почти как настоящий дворянин, пусть и получив в наследство усеченную фамилию, как у нас водится делать в таких случаях. Но правовые вопросы никогда не заботили отца семейства. К ним, как, впрочем, и к другим бумажным делам, он относился очень легкомысленно. Настолько, что собственному сыну он не удосужился выписать вольную…

– Ну и что же?

– А вы будто не догадываетесь?

Я пожал плечами.

Следователь поморщился:

– А то, что сын, подрастая, проявил большие таланты в учебе. Он легко осваивал иностранные языки и многотомные энциклопедии, был любимцем учителей и имел все основания рассчитывать на блестящее будущее, которое непременно наступило бы, если бы не внезапная смерть отца. По завещанию дом, скарб и некоторый скромный капитал отходили жене помещика Иконева, а все деревни с крепостными переходили к брату покойного и его семейству; вместе с крепостными частью наследства собственного отца стал и рожденный, как говорится, «до венца» Николай Иванович, которого отозвали из пансиона, и более года юноша прислуживал в барском доме у своего родного дяди. В подробности своего крепостного периода он вряд ли кого-нибудь посвящал, и даже я, человек ему близко знакомый, не знаю об этом решительно ничего.

– Невеселая, но, увы, вполне обычная история, – вздохнул я.

– Да, это так, – согласился следователь, – однако через год мать сумела все же договориться с родственниками, и в обмен на почти всю свою вдовью часть наследства, за исключением усадьбы и личных украшений, выторговала для сына вольную. Молодой Конев смог получить юридическое образование, но его, скажем так, «крепостной» год не прошел для него даром. Теперь вы понимаете, почему ни один князь, как, впрочем, и просто любая персона, носящая дворянский титул, не сумеет подкупить этого адвоката. Ни один законник не останется столь равнодушным ко всяким посулам, сколь наш Конев. Поэтому после нашей с вами первой встречи я, поразмыслив хорошенько, решил, что этот человек нам совершенно необходим. Я намерен познакомить вас. Если вас обоих все устроит, то, думаю, стоит уже начинать действовать. Нельзя дольше затягивать дело! Впрочем, поговорим об этом позже, ведь мы уже приехали…

Глава XII

В каком-то журнале я некогда прочел о том, что на кровле одного из парижских соборов, который французы довольно мило величают не иначе, как «Наша Дама», возвышаются не обычные каменные архангелы, а выточенные из мрамора согбенные фигуры химер, гротесков, горгулий и прочих фантастических существ. Сейчас мне почему-то вспомнились именно они: выйдя из душного полумрака экипажа на улицу, под льющийся с неба мелкий-мелкий, почти не чувствуемый кожей дождь, я заметил на фасаде большого дома с мезонином, у которого мы остановились, ряд серых печальных каменных атлантов, потемневших теперь от влаги. Здесь не было колонн, как в дворянских особняках, не было просторного второго этажа, с которым обычно строят купеческие дома, но были атланты, лепные лавровые венки, окаймлявшие окна, и модная изящная кованная ограда – дом явно был с претензией. Чувствовалось, что особого стеснения в средствах его владелец не испытывал.

Молодой черноволосый слуга в сюртуке песочного цвета и таких же брюках, сшитых по последней моде, отворил нам двери, и мы вошли в теплую переднюю.

Здесь стоял диванчик, на потертом подлокотнике которого гнездилась плоская хрустальная пепельница с еще тлевшим окурком недешевой сигары. Тут же, на сиденье, лежала раскрытая потрепанная книга с загнутыми углами страниц.

– Милости просим-с, господа, – слуга поклонился, по очереди принимая у нас троих шубы и шляпы, дабы повесить их на большую крючковатую вешалку, стоявшую в углу. – Хозяин у себя, работает-с, потому извольте-с сразу пройти в кабинет.

Справившись с нашей одеждой, он хотел было снова расположиться на своем диване, но, заметив на себе суровый взгляд Данилевского-старшего, тут же изменил свое намерение:

– Сию же секунду предупрежу-с, – буркнул он и скрылся в глубине коридора.

Мы втроем лишь молча переглянулись.

Вскоре послышались шаги, и к нам вышел хозяин дома.

Одетый в ладно скроенный дорогой костюм английского сукна, с аккуратно подстриженной окладистой бородкой