Бродяга поднял широкую сгорбленную спину и опустил свой груз на землю рядом с «Ягуаром». Он смотрел на Мейтланда почтительно, но тусклые глаза выжидали одного неверного движения. Мейтланд пристроил костыль под правое плечо и, опираясь левой рукой на голову Проктора, неуклюже двинулся к багажнику разбитой машины. «Ягуар» уже скрылся в разросшейся вокруг траве, спрятавшей все следы на земле.

Мейтланд избегал взгляда Проктора, следя за своим лицом, чтобы оно ничего не выражало. Единственная надежда была на то, что кто-то придет осмотреть «Ягуар» – дорожный инспектор или рабочий, – чтобы сообщить номер какому-нибудь бдительному полисмену.

Мейтланд заглянул в закопченный салон, посмотрел на обгоревшее переднее сиденье и приборный щиток. Никто не потревожил пятна промасленной ткани и пустые бутылки. Мейтланд взялся за желобок на крыше и прижал ладонь к острому краю, стараясь взбодрить себя.

К своему удивлению, он оказался сильнее, чем ожидал. Несколько секунд ему удалось продержаться прямо без костыля. Правая нога, хотя и неподвижная в суставе, выдерживала вес, и, вертясь на левой ноге, Мейтланд мог неплохо ходить. Но он решил скрыть, насколько уже выздоровел. Пусть лучше Джейн и Проктор поверят, что он калека.

– Ладно, посмотрим, что у нас есть для тебя.

Мейтланд сделал Проктору знак отойти и открыл багажник. Бродяга смотрел на него хитрыми, выжидающими глазами, словно терпеливо дожидаясь какой-то ошибки. Иногда он словно предлагал Мейтланду себя, чтобы побить костылем, будто зная о его расчетливом удовольствии наказывать бродягу и побуждая его в надежде, что Мейтланд войдет во вкус и не захочет покидать остров.

Всего лишь несколько купленных молодой женщиной подарков – нарезанная буханка хлеба, жестянка с консервированной свининой из соседнего супермаркета – сделали Проктора ручным. Более всего авторитет Мейтланда поддерживали несколько бутылок дешевого красного вина. Проктор одновременно страшился этого вина и требовал его – вечерами, когда приносил Мейтланда в подвал к молодой женщине, подметал пол и зажигал лампу, он снова надевал свой смокинг, и Мейтланд награждал его, вручая бутылку алкогольной бурды. Потом Проктор удалялся в свое логово, где через несколько минут напивался. А Мейтланд, прежде чем Джейн уходила на свою регулярную вечернюю работу, лежал рядом с молодой женщиной и курил с ней сигарету, и они слышали, как над шепчущей травой разносится трубный голос Проктора и его подземной кротовьей музыке вторят мягкие растения этой зеленой арфы.

Проктор ждал в предвкушении, когда Мейтланд поднимет крышку. Багажник был для Проктора необычайно щедрым рогом изобилия – пара тяжелых галош, пара запонок из искусственного нефрита, что Мейтланд купил в Париже, потеряв свои, и старый номер журнала «Лайф» – все это Проктор утащил к себе, как бесценное и таинственное сокровище. Глядя на бродягу, Мейтланд убедился, что тому никогда в жизни ничего не дарили и что его власть над Проктором столь же зависит от подарков, как и от вечерней бутылки вина. Возможно, когда-нибудь они будут обходиться без собственно подарков, а оставят лишь сам ритуал раздачи и изобретут искусственную валюту из жестов и поз.

Мейтланд посмотрел в багажник. Там мало что осталось, кроме автомобильных инструментов, а их дарить не хотелось. Они могут еще пригодиться при побеге.

– Похоже, ничего не осталось, Проктор. Монтировка тебе ни к чему.

Проктор сделал тупой жест, его лицо напоминало морщинистую планету. Как голодный ребенок, неспособный смириться с реальностью пустой полки, он довел себя до пика ожиданий. Его лицо поочередно выражало противоречивые чувства – жадность, терпение, потребность. Перескакивая с ноги на ногу, он толкался рядом с Мейтландом и не слишком дружелюбно его подталкивал.

Встревоженный таким проявлением неблагодарности, этой расплатой за доброту – насколько смирнее Проктор вел себя, когда его били костылем по голове, – Мейтланд потянулся к картонке с вином. Бургундского оставалось две бутылки, и он собирался придержать их для себя, пользуясь услугами Джейн, которая покупала бродяге дешевый испанский кларет.

– Ладно, Проктор. Можешь взять их. Но до вечера не пей.

Он протянул бутылки бродяге, который схватил их дрожащими от возбуждения руками и на мгновение забыл о Мейтланде и разбитой машине.

Мейтланд молча смотрел на него, водя пальцем по костылю.

– Я нужен тебе, чтобы выдавать паек, Проктор, – не забывай об этом. Я изменил всю твою жизнь. Вино к ужину, вечерний костюм – все вы так и рветесь, чтобы вас эксплуатировали…

Двигаясь верхом на Прокторе к бомбоубежищу, Мейтланд взглянул на полотно виадука. После дождливых дней бетон быстро высох, и белый бок прочерчивал небо, как стена какого-то бескрайнего воздушного замка. Под пролетом виднелись подъездные пути к Вествейской развязке – лабиринту подъемов и примыкающих дорог. Мейтланд ощутил одиночество, как на чужой планете, покинутой ее жителями – расой дорожных строителей, которые давно исчезли, но завещали ему эту бетонную дикость.

– Теперь свободен уйти… – бормотал он себе под нос. – Свободен уйти…

Отдыхая на солнце, он уселся у стены бомбоубежища и закутался в желтую шаль. Проктор присел на корточки в нескольких футах поодаль, готовясь откупорить бутылку бургундского. Сначала он выполнил короткий, но тщательный ритуал, который выполнял над каждой банкой мяса и пачкой печенья, подаренными Мейтландом, – ножом соскоблил с бутылки этикетку и разорвал ее на мелкие клочки. Подарив бродяге найденный в багажнике экземпляр «Лайфа» трехлетней давности в надежде, что большие фотографии смогут вернуть мысли Проктора в мир за пределами острова, Мейтланд увидел, как журнал превратился в кучу тщательно измельченного конфетти.

– Тебе не нравятся слова, да, Проктор? Ты даже разучился говорить.

То же самое было справедливо и относительно его зрения. Мейтланд убедился, что Проктор не слепнет, а просто в этом безопасном царстве зарослей на острове предпочитает полагаться на свои рубцеватые пальцы и осязание.

Мейтланд повернулся к кессону у примыкающей дороги, на белой поверхности которого некогда чертил свои путаные послания.

Он щелкнул пальцами, наполнившись внезапным убеждением, что скоро выберется отсюда. Подняв костыль, как школьный учитель указку, Мейтланд указал на Проктора.

– Проктор, я хочу научить тебя читать и писать.

Сев на сырую землю рядом с кессоном, Мейтланд смотрел, как Проктор, словно счастливый ребенок, идет к бетонной поверхности. Через полчаса нерадивый ученик превратился в ревностного. Неровные буквы впервые написанного алфавита уже выпрямились и приобрели четкость. Обеими руками он чертил на бетоне, выписывая в ряд свои А и Х.

– Хорошо, Проктор, ты быстро учишься, – поздравил его Мейтланд. Он ощущал прилив гордости от достижений бродяги. Такое же удовольствие он испытывал, обучая сына играть в шахматы. – Это же великое изобретение – почему все мы не пишем сразу двумя руками?