Проктор восторженно взирал на плоды своих трудов. Мейтланд дал ему еще два косметических карандаша, взятых из комнаты Джейн Шеппард. Бродяга сжал Мейтланду руку, словно убеждая его в своей серьезности как ученика. Сначала, когда Мейтланд начертил первые несколько букв алфавита, Проктор отказывался даже смотреть на них и съежился в стороне, словно ему угрожало какое-то страшное проклятие, однако через десять минут уговоров преодолел свой страх, и нижняя часть поверхности кессона покрылась каракулями.

Мейтланд держался рядом.

– Это не долго, верно? Все эти годы, что ты потерял… А теперь позволь показать тебе, как пишутся некоторые слова. С какого хочешь начать – «цирк», «акробат»?

Проктор беззвучно шевелил губами. Потом робко выговорил:

– П… П… Прок-тор…

– Со своего собственного имени? Конечно же, я не подумал. Это исключительный момент. – Мейтланд похлопал его по спине. – Вот, смотри. Я хочу, чтобы ты переписал эти буквы в трех футах выше.

Он взял у Проктора карандаш и написал:

– П… П… Проктор… – повторял он, водя пальцами по буквам. – Это твое имя. Теперь перепиши это крупно. Запомни: ты впервые пишешь свое имя.

Прослезившись от гордости, бродяга посмотрел на написанные Мейтландом буквы, словно стараясь запечатлеть их в своем угасающем уме, и начал обеими руками чертить такие же на бетоне. Каждое слово он начинал с середины, продолжая влево и вправо.

– Еще раз, Проктор! – крикнул Мейтланд в шуме взбирающегося по примыкающей дороге грузовика. В возбуждении бродяга путал буквы, и получались неразборчивые каракули. – Начни снова!

Захваченный собственным энтузиазмом, Проктор не слушал. Он шкрябал на бетоне, мешая разные части имени Мейтланда, восторженно выводя жирные буквы до земли, словно решил покрыть каждый квадратный дюйм острова надписями, которые считал своим именем.

Наконец удовлетворившись, бродяга отошел от стены и, сияя, сел рядом с Мейтландом.

– Боже всемогущий… – Мейтланд устало оперся головой на костыль. Хитрость не удалась отчасти из-за того, что он не учел неуемной благодарности Проктора. – Ладно, Проктор – я научу тебя еще некоторым словам.

Когда бродяга наконец успокоился, Мейтланд наклонился и прошептал с наигранным озорством:

– Новые слова, Проктор, такие как «жопа» и «говно». Ты сможешь написать такое, а?

Проктор нервно захихикал, а Мейтланд тщательно вывел:

Он смотрел, как Проктор неохотно переписывает слова. Бродяга работал лишь одной рукой, а другой прикрывал написанное, словно боясь, что его поймают за этим занятием. Но вскоре бросил и тыльной стороной руки все стер, поплевав на окрашенный бетон.

– Проктор! – попытался остановить его Мейтланд. – Никто тебя не увидит!

Проктор бросил карандаши на землю, но продолжал с гордостью смотреть на спутанные фрагменты имени Мейтланда, потом сел на землю. Мейтланд понял, что его лишь на время позабавило писание похабных слов на стене, а теперь он отказывается принимать участие в этом, как он считал, озорстве.

Усталый и подавленный, Мейтланд вцепился в плечи Проктору, носившему его туда-сюда по острову. Сгорбившийся зверь и бледный всадник, они блуждали среди шуршащей травы. Временами Мейтланд приходил в себя и выпрямлялся, сжимая железный костыль. Стараясь не заснуть, он ругал и колотил Проктора за малейшую запинку и колебание. Бродяга двигался вперед, будто не мог придумать ничего лучше этого бесцельного путешествия по острову, чтобы вернуть раненого к жизни. Временами он специально подставлял Мейтланду огненный рубец на шее в надежде, что удар по нему оживит калеку.

Во время третьего прохода по острову, когда они снова добрались до автомобильного кладбища, Проктор сгрузил Мейтланда на землю, потом поднял его своими сильными руками, прислонил к заднему бамперу «Ягуара» и потряс за плечи, стараясь привлечь его внимание.

Мейтланд отвернулся от мчавшихся по дороге машин. Автострады колыхались, преломляясь в знойном, нагревшемся за день воздухе; эхом отдавался шум колес и моторов. Проктор бродил по автомобильному кладбищу, снимая с пояса крысоловки и устанавливая среди разбитых машин. На пыльной крыше перевернутого такси он начертил пальцем кривой фрагмент имени Мейтланда.

Увидев, что тот наблюдает за ним, бродяга начал делать свои гимнастические упражнения в надежде, что успешная стойка на руках или кувырок вперед может восстановить в Мейтланде бодрость духа. Тот терпеливо ждал, глядя, как Проктор суетится и нервно вытирает нос, готовясь к каждому новому трюку. Над островом дул теплый ветерок, лаская траву и кожу, словно это были части одного тела. Мейтланд вспомнил свою попытку отбросить часть собственной плоти и оставить раны там, где они были нанесены. Поврежденное бедро, рот и правый висок теперь не болели, как будто эта волшебная терапия подействовала, и он благополучно избавился от этих повреждений, оставив их на предназначенных им местах.

Таким же образом он наконец начал отдавать части своего сознания, отбрасывая воспоминания о боли, голоде и унижении – об обочине, где стоял, крича, как ребенок, на жену, о заднем сиденье «Ягуара», где его переполнила жалость к себе… Все это он завещает острову.

Оживившись от такой перспективы, Мейтланд сделал Проктору знак, что хочет залезть ему на спину. Когда они еще раз пересекли остров, снова пройдя мимо церковного двора, Мейтланд увидел, что Проктор написал фрагменты его имени на разрушенных стенах и надгробиях, на ржавых листах оцинкованного железа у фундамента типографии – эти загадочные анаграммы, безмятежные послания Проктора самому себе, виднелись повсюду.

Мейтланд обвел взглядом границы острова в надежде увидеть хоть какой-то след молодой женщины. Ее тайный маршрут на остров и обратно являлся его главной надеждой на побег, и он ждал ее появления. Голодный, но не в состоянии есть, Мейтланд сел на откос у проволочной ограды, а Проктор доставал сквозь сетку объедки из недельной давности помойки. Мейтланд заметил, что не помнит, какой сегодня день – среда, а может быть, пятница.

Проктор вручил ему котелок и предложил ломоть мокрого хлеба со свиными хрящами. Бродягу явно беспокоили смутные планы Мейтланда убежать с острова.

Мейтланд ткнул в землю костылем и отшвырнул пищу. Он достал из бумажника фунтовую бумажку и огрызок голубого косметического карандаша, взятый с ломберного столика Джейн Шеппард.

– Проктор, мы можем купить что-нибудь поесть – и тогда мы не будем зависеть от нее… За фунт мы можем… – Он издал слабый крик, смеясь над собой. – Боже, ты предпочитаешь эти отбросы!

Мейтланд написал на краю банкноты краткий призыв о помощи, сложил ее и протянул Проктору.

– Теперь мы сможем достать настоящей еды, Проктор.

Бродяга взял бумажку и осторожно вложил обратно ему в руку.