семьи это всё контролировал, но братья удерживались одним домом только его волей. А иначе было нельзя нормально крестьянствовать. Одиночка-крестьянин — это только в фантазиях городских идиотов, мечтающих уехать в деревню и там вести романтическую жизнь пейзанина. Одиночке может счастье улыбаться год, два, три… Но счастье, оно вечным не бывает. Элементарно — заболел во время какого-нибудь полевого сезона, просто ногу во время пахоты подвернул и труба. Да много чего может с одиночкой произойти, после чего ему останется только с сумой по миру пойти.

И таких на селе было больше одного. Даже при Советской власти, еще до коллективизации, разорялись. Вроде ему земли выделили достаточно, но какой-нибудь несчастный случай, и он уже не может свой надел обработать. Или сам приболел, или с лошадью что-нибудь случилось. И после этого уже остаётся только отдать свой надел в аренду кулаку, а самому пойти к этому же кулаку в батраки. А это постоянная бедность, уже не выпрыгнешь из нее.

Поэтому, когда вам говорят, что кулаки — это такие очень работящие мужики, которые так много работают, что и спят на кулаке, а бедняки ленивые и потому бедные — это всё бла-бла, либо злонамеренная ложь, либо от тех, кто ничего в крестьянской жизни не понимает. Богатство крестьянское — это почти всегда либо преступление, либо везение. Или ограбить кого-нибудь, украсть капитал и от него плясать начать, либо найти клад. Как мой прапрадед — шестеро его внуков стали для него кладом. Когда есть такая бригада на хозяйстве — тебе почти не грозят случайности.

Ничего такого в Старой Каштановке с семьей Балаевых не происходило особенного. Если вокруг есть горемыки-одиночки, то они неизбежно окажутся в батраках. И прапрадед быстро превратился в банального кулака. Шиковал — в сельпо ездил на тарантасе, запряженном четверкой.

Одна проблема была только в семье к началу коллективизации, все четверо братьев, которые уже из армии вернулись (служили все Балаевы) не горели большим желанием, мягко говоря, тянуть крестьянскую лямку в этом хозяйстве. Хозяйство кулацкое, конечно, но впахивать и самим кулакам приходилось от зари до зари. А парни уже жизнь повидали, грамотными после службы были. Кроме того, Советская власть рабочий класс ставила выше крестьянства, и это было правильно. Сейчас выбиться в люди, выражаясь по «старинному», это получить образование и найти высокооплачиваемую работу. Тогда для крестьянина выбиться в люди означало — уйти в город и стать рабочим. До 1927 года, примерно, у крестьянской молодежи такой возможности почти не было, в городах и так была большая безработица, но как только началась индустриализация, по селам и деревням поехали вербовщики, требовались рабочие руки на стройки пятилетки.

И тут в семье началось! «Я вас, стервецов, вырастил, поднял, грыжу себе нажил, а вы меня хотите, старика, бросить, кто мне на старости кружку воды подаст?!» — дед закатывал истерики своим внукам, которые периодически грозились уехать с вербовщиками. На этих истериках семья только и держалась, дед хоть и вредным был, но родной же и, действительно, мальчишек вырастил.

Когда началась коллективизация, казалось бы братьям, бывшим красноармейцам, в колхоз прямая дорога. Но что-то в Старой Каштановке такое с коллективизацией происходило, что… не привлекало. Особых нюансов мне Павел Карпович или не рассказывал, или я их не запомнил, помню только, что он колхозное начальство ругал ворами, а каштановских комсомольцев называл хулиганами с ножами. И, по всей видимости, не клеветал. Но об этом чуть дальше, когда о родне по матери писать буду. Левацкие загибы в некоторых колхозах имели место быть. Точнее, этими загибами прикрывалось элементарное шкурничество.

Прапрадеда не раскулачивали, пока не вернулись из армии его последние два внука, семьи красноармейцев раскулачиванию не подлежали. Сначала пришел со службы мой родной дед Павел Карпович, уже со сверхсрочной, старшиной, потом почти сразу за ним — Николай Карпович. На семейном совете, когда все собрались в день приезда Николая Карповича, решили дружно нарулить из деревни, заботу о старике поручили Павлу Карповичу, он был его любимым внуком, поэтому такую нагрузку ему и дали.

Даже в 1980-м году, когда дедушка мне это рассказывал, он смеялся. На следующий день после семейного совета к обеду в доме остались только старик и Павел Карпович с женой. Моей бабой Таней. Настолько всем братьям обрыдло это хозяйство, а их женам (холостым был только Николай Карпович) вечные склоки и свары между собой! Все побежали в сельсовет, где постоянно сидел кто-нибудь из вербовщиков, быстро завербовались, узлы в руки и бежать подальше от своего кулацкого счастья.

Пару дней Павел Карпович раздумывал, куда податься самому, чтобы и старика увезти, ему сложнее было, но тут его вызвали в сельсовет. Собрался, пошел. Продержали несколько часов в приемной, потом сказали, чтобы на следующий день пришел. Ушел, ругаясь. Подходит к дому, а там перед воротами на сундуке сидят жена и дед, в слезах. Раскулачили. И выселили.

Осталось только кое-что из одежды, что была в сундуке, да подушки с одеялом, баба Таня отстояла. Остальное — под метелку. Хохма еще была — старик все деньги хранил за иконой, у него там «сберкасса» была. Вся семья знала, где червонцы лежат, но никто даже мысли не держал ломануть «сберкассу». А тут пришли сельсоветские с активистами и сразу её за иконой обнаружили, быстро по карманам распихали, как Павел Карпович рассказывал, купюры. Короче, остался мой дед нищим, даже сбережения со службы, которые он отдал старику, исчезли. Одна махра в карманах осталась.

Пошел в сельсовет с налитыми кровью глазами. Устроил там погром, начальство под его крики: «Я еще сюда вернусь, вас всех передавлю!» — разбежалось в разные стороны. А из соседнего с начальническим кабинета на шум вышел мужик-вербовщик и когда Павел Карпович успокоился, тут же ему предложил записаться работать в Ленинграде на извозе, возить грузы для войск Ленинградского военного округа. Дед и записался, получил сразу на руки, прямо на месте, подъемные. И пошел домой. Точнее, к воротам дома.

А там ждала еще одна неприятность — старик с жаром. Резко заболел. Не выдержал переживаний. Нашли подводу, поехали в соседнее село, Новую Каштановку, к дальним родственникам, переждать болезнь старика. А у того развилась страшная ангина и через несколько дней он умер. Похоронил Павел Карпович своего дедушку и поехал с женой в Ленинград. Там им выделили комнату в коммуналке и стал дед работать на извозе, водителем кобылы.

Жизнь наладилась. Всем был доволен. Платили хорошо, работа не тяжелая. Несколько месяцев радовался этой жизни. Но тут как-то