навстречу их транспортной колонне, санному обозу, ехал автомобиль. Вдруг остановился и из него вышел Буденный, он с какой-то инспекцией был в округе.

— Ну-ка иди сюда! — Семен Михалович позвал моего деда: — Паша? Балаев? Ты чего здесь делаешь?

— Да вот, работаю…

И Семен Михалович деда по-всякому — и дураком, и негодяем. Самыми обидными словами.

— Ты же лошадник от бога! Какой к черту извоз?!

Здесь же Буденный написал короткую записку, вручил ее Павлу Карповичу:

— С этой запиской завтра же поедешь в Москву, в приемную Ворошилова, там получишь назначение.

— А куда?

— На Дальний Восток, к Тихому океану. Да не пугайся, я там в драгунах служил, жить можно. Нам на Дальнем Востоке кони нужны край как — это тебе мой приказ.

К самому Клименту Ефремовичу дед не попал. Прямо в приемной ему по записке Буденного всё оформили, выдали предписание, по которому он в сберкассе получил деньги на дорогу, и направление в колхоз имени «3-го полка связи». Он там должен был организовать коневодство.

Когда к деду приходили на какой-нибудь праздник его друзья-односельчане и они выпивали, Павел Карпович иногда хвастался службой у Буденного, рассказывал, что Семен Михайлович ему и своего коня доверял, баба Таня встревала:

— Если бы не твой Буденный, я бы ленинградкой была!

— Дура! — злился дедушка: — В блокаду померла бы, я бы на умной женился!..

* * *

Когда вам рассказывают истории про сосланных проклятыми коммуняками кулаков в сибирскую тайгу — от жалости к несчастным труженикам, спавшим на кулаке, даже плакать хочется, правда?

Но тайга, как место, где нужно обживаться — рай по сравнению со степями Приханкайской низменности. Лес — это и стройматериалы, и дрова, отопление. Только лошадей, конечно, в тайге разводить нельзя в товарных количествах, табунам нужны степи.

А вот селиться с нуля в насквозь продуваемых ветрами и промерзаемых степях — двойная «радость». Но в колхоз «Имени 3-го полка связи» не ссылали, туда люди ехали добровольно. Добровольно и мой дед поехал с семьей, у них уже тогда была маленькая дочка, года два или три, моя тетя Люба.

Приехали, их встретили коммунары-колхозники, помогли выкопать землянку. Два года жили в землянке. Но даже землянка — это еще не вся жесть. Знаете, чем отапливались? Бурьяном! Сухой полынью. Это даже представить жутко — наломать на морозе и ветру сухой полыни, чтобы ночью в землянке не околеть. Она горит, как порох, почти не давая тепла. Дедушка весь день на работе в колхозе, а баба Таня весь день ломает эту полынь и вязанками стаскивает к землянке. Всё, что за день наломала — за ночь сожгли. И на следующий день — заново.

Лес в колхоз приходил. Но весь лес шел на строительство конюшни. Ни одного бревна для строительства домов или на дрова. Всё — на конюшню. Люди понимали, что их будущее — лошади, которых колхоз станет продавать Красной Армии.

Надо сказать, что, хотя пшеницу на полях колхоз не выращивал, там ее выращивать и смысла не было, овес и ячмень — хорольские культуры, это фуражные культуры, но никто не голодал. Я не знаю на каких условиях, я еще был пацаном, когда мог у деда это узнать, но мне в то время было другое интереснее, но снабжали продовольствием колхозников неплохо. А потом еще свои огороды появились, картошка…

За два года выстроили огромную конюшню, она простояла даже до времени окончания мною школы, уже в 80-е ее на дрова разобрали. И сарай для коров выстроили — детям нужно было молоко.

И только потом лесоматериалы начали использовать для строительства жилья. Хватало лишь на маленькие домики в одну комнату. Никто из руководства колхоза себе не хапал, всем — одинаково.

Ставили в этих домиках русские печи. Топили даже еще во время ВОВ эти печи тем же бурьяном и кизяками (личный скот на подворьях уже завелся). Сараи для личного скота — саманные. Благо, у нас там, на штык лопаты копнешь — уже глина. Смешать ее с соломой — местный бетон. Навтыкать в землю жердин, оплести их лозой, сверху — «бетоном» — вот и сарай.

И мой дедушка, когда я с ним жил, мне почти каждый день говорил:

— Вы никогда так жить не будете, как мы жили. Нормальной жизни вы не видели.

Не в том смысле, что жизнь была плохой, ужасной. Наоборот…

* * *

Очень сильно помогал колхозу Климент Ефремович Ворошилов. Я в книге о нем писал, что если бы кто-то из современных писак даже во времена моего детства в нашем селе при стариках вякнул про Первого маршала то, что сейчас о нем закреплено в историографии, труп этого писаки оказался бы закопанным на нашем скотомогильнике. Конечно, Ворошилов помогал не только из-за того, что колхозниками были бывшие красноармейцы, армии нужны были лошади, а в Особом Дальневосточном военном округе с ними была проблема гораздо более тяжелая, чем в других округах. Конезаводство на Дальнем Востоке, в Приморском крае, в частности, до революции было не развито. В Приморье существовал конный завод Янковского, потомка сосланных при царе поляков, Янковский пытался вывести местную породу рысистой, но погоды его завод не делал. В основном, поголовье было помесью завезенных из центральной России крестьянских лошадок, якутских и монгольских пород. Пахать и таскать крестьянские телеги — еще туда-сюда, но даже в качестве верховых армейских плохо годились. Нужно было в кратчайшие сроки армии дать нормального коня.

Поэтому для колхоза имени «3-го полка связи» в Америке закупили 10 тракторов «Фордзон», десять колхозников были направлены на курсы трактористов во Владивостоке. Нужно было распахивать местную степь под фуражные культуры. Потом эти трактора будут переданы в МТС.

Как только была построена конюшня и накоплен запас фуража, ячменя и овса, колхозу выделили кредит на закупку племенного поголовья лошадей. Мой дед со своим товарищем, дедом Руденко, поехали в Москву, к Семену Михайловичу Буденному, по его распоряжению им было разрешено на конезаводах отобрать лошадей, каких они считают нужным. Купили донских, русских рысистых и тяжеловозов (какой породы были тяжеловозы я не запомнил). Потомство от закупленного племенного поголовья и местных лошадей давало уже нормального коня для армии. И верхового, и в упряжку для артиллерии.

И даже после войны, когда нужда армии в лошадях отпала, коневодство не стало обузой для колхоза. Табуны давали почти дармовое мясо, сдавали на мясокомбинат лошадей. Еще, конечно, обеспечивали себя рабочими лошадьми и продавали рабочих лошадей другим хозяйствам. И начали разводить спортивных, чистопородных.