В ноль на шестьсот тридцать метров.

Фронтальная позиция противника была видна – чего ее искать, я видел, как оттуда стреляли из гранатомета. В прицеле через дымную муть на увеличении в двадцать пять крат (знаю, прицел на таком увеличении только так дергается, но выхода другого не было, а работать на таком увеличении я умею) был виден снайпер с какой-то полуавтоматической крупнокалиберной снайперской винтовкой, и рядом еще один стрелок, заряжающий гранатомет.

Аллаху акбар.

Я выстрелил и попал с первого раза, увидел, как от головы снайпера отлетело что-то вроде черепка от горшка, он упал в окоп, а винтовка теперь смотрела стволом вверх. Я чуть двинул ствол и поймал гранатометчика в тот момент, когда тот готовился выстрелить. Выстрелили мы одновременно – я увидел выхлоп, и тут же он упал назад и пропал из поля зрения. Если и притворился, то притворился талантливо, молодец…

Не желая испытывать судьбу еще раз, я ломанулся назад, за остановленную линию машин. Там месиво, бородач, сидевший на земле (штанина буквально промокла от крови), вскинул автомат, но, опознав, опустил. Месиво – жесть, похоже, на минах подорвались. Странно, но я почему-то не подумал, что я могу сейчас ходить по минному полю. Бросился назад, увидел Али – у него вся борода была залита кровью, но он командовал.

– Я залягу дальше! – проорал я. – там! Понял? Там!

Я показал ему зачем-то снайперскую винтовку, не знаю, понял он или нет, но я побежал делать то, что озвучил…

Из более чем девяноста человек уцелело пятьдесят восемь. И три машины из девяти. После того как раненых отправили обратно, у нас осталось восемнадцать человек и ноль машин.

Вот как-то так.

Мы отошли назад – там, на полпути между кишлаком и тем местом, где на нас напали, было сухое русло вади. Там мы и остановились…

Али получил осколочное в голову, но прошло только по касательной – насколько я мог понимать, стесало кусок кожи. Сильно повезло. Выглядел он каким-то пришибленным, и немудрено – разделали под орех. Да еще брата до этого потерял.

И тут я понял, что… скорее всего, придется мне брать все на себя. Как бы дико это ни звучало. Судя по мордасам этих бородачей, они готовы устроить своему амиру самосуд за то, что подставил их. Степень вины их не интересует. Раз столько трупешников, значит, кто-то должен за это ответить. Али старший – Али ответит.

А меня это касается ровно в той степени, что если Али замочат, то следом, скорее всего, замочат и меня. Почему? А потому что у меня нет такого красивого, крючком носа, глаз навыкате, и бороды такой красивой нет – моей бороде две недели. Замочат, потому что отец Али сказал, что я гость, а вот этим архаровцам никто такого не говорил. И момент подходящий – потом скажут, что меня вражьей пулей уконтрапупило. Или скажут, что я шпион и подвел колонну под разгром. Разбираться никто не будет, кяфир он и есть кяфир.

И второе. У меня, похоже, появился шанс расплатиться сполна – отец Али спас меня, а я, возможно, спасу его сына от самосуда. И мы будем в расчете.

– Кто-то говорит по-русски? – спросил я. Спросил по-русски, потому что русский язык здесь не воспринимается так остро, как английский. Как воспринимается английский? А как, думаете, он будет восприниматься после антитеррористической кампании НАТО с использованием ударных дронов?

Покачали головой.

– Тогда я буду говорить по-английски. Первое: если подойдут оттуда, – я показал, откуда, – то положат нас одной очередью.

Один из боевиков с пулеметом РПК после заминки встал и направился на пост.

– Второе. У вас нет никакого основания доверять мне. Но и от того, что вы мне расскажете, плохого не будет. Кто-то думает, что я предатель и навел врагов на колонну?

Помолчали. Потом один из бородачей покачал головой:

– Я видел, ты стрелял в них.

Вообще-то стрелять можно по-разному. Но я промолчал.

– Я убил двоих. Одного со снайперской винтовкой, большой, одного с гранатометом. Я увидел их в прицел и убил. Кто-то сомневается в моих словах?

Помолчали. Потом один отрицательно покачал головой.

– Али. Ты можешь говорить?

Али ничего не ответил.

– Сколько там было человек, из тех, кто напал?

…

– Кто-то видел?

– Человек двадцать.

– Я думаю, не больше пяти-шести. Они знали, что после обстрела ночью вы пойдете мстить. Они знали, что вы знаете, кому мстить. Я прав?

…

– Расскажите, кто это такие? Почему они нападают на вас?

…

– Тогда, может быть, я чем-то помогу.

…

– Вы видели, как я стрелял по камням.

– Это салафиты… – сказал Али, – здесь их лагерь подготовки.

– А почему они нападают на вас?

…

– Раньше они делали такое?

…

– Почему они делают такое сейчас?

– Потому что Судный день настал, – странно сказал Али.

– Судный день? Для кого? Для них?

– Для них… для нас… для тебя… Он настал для всех.

Стемнело.

Мы находились на перевале, одном из многих, – земля здесь была как гребенка или как песок на пляже, – ну, знаете, как будто волнами намытый. Если верить мне, профессиональному трейдеру, полевому оператору третьего уровня, статик-гарду второго уровня, мастеру спорта России и семнадцатому стрелку России по месту, занятому в чемпионате, парню с огромным самомнением, боевики, скорее всего, захотят этой ночью напасть на кишлак и разделаться с ним. Теперь я понимаю, почему они этого не сделали раньше, или думаю, что понимаю. Сначала они напали на дороге, убили кого смогли и отвалили. Потом они просчитали, что из кишлака пойдут мстить, вычислили маршрут, а может, и оставили засады на всех, и с силой врезали, так что мы юшкой умылись. Половина группы выведена из строя и две трети техники! Теперь они нагрянут ночью и разберутся окончательно с теми, кто уцелел.

Если мы их не остановим.

Я лежу на коврике, дальше и правее от меня – пулемет в позиции для оборонительной стрельбы. Еще один прикроет отход. Оружие проверено, термооптический прицел поставлен, но пока не активирован.

Пока что я перевариваю услышанное сегодня.

– …для вас, кяфиров… все мусульмане одинаковы. Никто не видит разницы. Между рафидитами и навасибами. Между кутбистами и салафитами. Но вот что я тебе скажу: самый страшный враг для нас – это мы сами. Мы вместе только тогда, когда вы приходите на нашу землю и начинаете говорить нам, как нам жить, совращаете наших детей. В остальное время мы убиваем друг друга…

– Я слышал, что началась ядерная война. Это правда?