— Да, б… на х…, б… в натуре, б… — размахивая руками и гримасничая отчаянно, говорил он теперь солдатам.

Те обступали его плотным кольцом, смеялись громко.

Так дело пошло быстрее, и русский язык стал понемногу даваться. Хоть и с сильным акцентом, но он уже мог разговаривать с окружающими, правильно понимать смысл команд. Впрочем, вернувшись обратно в аул, Магомед-Расул вскоре позабыл почти всё, что успел выучить. В его памяти сохранился один лишь только отборный мат — уж больно выразительным эти слова казались косноязычному простоватому горцу.

Гасан, услыхав про «билад», хищно ощерился. Жена, с которой он прожил уже пятнадцать лет, давно опротивела. К тому же она была некрасивая, оплывшая после тяжёлых родов. Своим вздорным, склочным характером не раз доводила его до бешенства. Тогда он делался необуздан, страшен: лицо багровело, глаза наливались кровью, в уголках рта выступала пена. За эти пятнадцать лет он выбил жене три зуба, сломал нос и даже однажды всерьёз захотел отрезать ей ухо.

— Правда будут? — переспросил Гасан, сверкнув глазами.

— Я же сказал: отвечаю. Так что приезжай.

Гасан уже задумался, какой бы ему изыскать на завтра предлог, как Магомед-Расул и здесь помог:

— Все там будут. И Гаирбек, и Казимагомед, и Гаджи..

— Гаджи?

— Да, и он тоже.

Гасан обрадовался ещё больше. Теперь и выдумывать ничего не надо — просто скажет, что поехал долг отдавать. Ведь он — настоящий горец, который держит крепкое мужское слово. А то нехорошо выходит: уже два месяца как задолжал чабану из соседнего аула пятьсот рублей. Если и дальше тянуть, то тот начнёт говорить сельчанам, что, мол, Гасан — не мужчина, слово не держит. И те, провожая его всякий раз насмешливыми взглядами, станут ехидно шушукаться за спиной. Да разве ж можно доводить дело до такого позора?!

Он гнал коня рысью по ущелью. Узкая тропинка петляла, ныряла вниз, потом вдруг резко вздымалась вверх, приходилось осторожно объезжать скатившиеся со склонов крупные валуны. Из-под конских копыт летели в стороны мелкие камешки. Звук отражался от скал приглушённым, сдавленным эхом.

По обеим сторонам от него поднимались крутые скалистые обрывы, на редких уступах которых то тут, то там виднелись колючие кустики. Они выгибались причудливо, тянули кривые чахлые ветви к солнцу, цепляясь корявыми корнями за расщелины, за трещины в могучих камнях.

Иногда скалы так близко подступали к тропе, что Гасан, протискиваясь с конём в узкий проход, задевал их плечами. Конь фыркал и переходил на шаг, ступая с осторожностью в густой прохладной тени — ведь солнце в такие щели практически не заглядывало.

Потом склоны раздвинулись, и Гасан снова погнал коня рысью. Ему не терпелось поскорее добраться до места.

«Последний раз я пил водку на свадьбе у Кази-Дибира. Давно уж это было, давно, — размышлял горец про себя. — А на бузу уже смотреть не могу. Да и жена её делать не умеет».

Вспомнив про жену, Гасан сплюнул с досадой: «Растолстела совсем. Не следит за собой».

Проститутки, про которых говорил вчера Магомед-Расулом, возбуждали в нём дикую похоть. И воображение уже рисовало картины, полные страсти и плотского вожделения. Перед глазами вставали извивающиеся на танцполе фигуристые блондинки из телевизора, на которых он облизывался в те редкие дни, когда электричество подавалось в их отдалённый горный аул. И хотя он понимал, что никаких блондинок в их райцентре нет, и ни одна горянка — пусть даже местная проститутка — не стала бы красить волосы в светлый цвет, его губы кривились в улыбке, а на ладонях выступал липкий пот.

— Ай-ляззат! Ай-ляззат! — скрипел зубами Гасан в радостном нетерпении.

Он миновал ущелье, перебрался верхом на другой берег холодной, быстро журчащей речки, вода в которой доходила коню почти до колен, и поскакал прямо.

Вскоре дорога резко повернула вправо. Обогнув выступ скалы, поднимающийся ввысь почти отвесно, чабан выехал на небольшую прогалину, окружённую низкорослым, но густым лесом. В дальнем конце размахивали длинными хвостами привязанные к деревьям лошади, а возле них, собравшись в круг, сидели на земле люди в мохнатых папахах из тёмной овечьей шерсти. Гасан направился прямо к ним.

Тех было четверо: жилистых, крепкосбитых горцев. Заросшие многодневной, жёсткой, как проволока, щетиной, они поднялись на ноги и приветственно протягивали руки спрыгнувшему с коня чабану. Их лица, морщинистые и корявые, растягивались в улыбках.

— Салам-алейкум, Халил! Салам алейкум, Гаджи! — Гасан энергично, с силой тряс цепкие чабаньи руки, приобхватывая их при этом левой рукой за локоть.

— Ва-алейкум ассалам, Гасан! — с достоинством отвечали они ему, задавая традиционные вопросы:

— Как дела?

— Как семья?

— Как дома?

— Всё нормально. Семья хорошо. Сына оставил за барашками смотреть, — отвечал Гасан неторопливо.

— Гаджи, я тебе долг отдать хочу. Деньги привёз, — заговорил он, когда обмен приветствиями закончился. — Спасибо, конкретный племяннику подарок сделал.

Чабан порылся в кармане штанов и вытащил несколько сложенных пополам потёртых купюр.

— Да-да. Я помню, — и Гаджи жадно схватил протянутые деньги шершавой, в трещинках ладонью, пересчитал их украдкой. — Вовремя ты приехал, садись. У нас тут гужбан конкретный намечается

Гасан снял с седла бурку, не торопясь, расстелил её на земле и с достоинством сел. Охотничье ружьё аккуратно положил рядом собой.

— Давай, рассказывай, что нового? — спросил Халил, кривоногий и грузный горец.

— Да я по-прежнему, — отвечал Гасан просто. — Барашек пасу. Месяц назад в Дербент по делам ездил, а так или дома, или в горах со стадом. Сын помогает.

— А как Ханапи поживает, брат твой? Помню, на его сына свадьбе от души гуляли..

— Он сейчас в Городе Ветров живёт. Дочку младшую замуж выдавать собирается.

— Ва-а-я-я! За кого? — разинув рты, удивились чабаны, — Разве уже засватали?

— Давно уже засватали.

— Да ну?

— Давно же, говорю. — пожал плечами Гасан.

Он наклонил голову, потёр пальцами выпуклый лоб.

— Магомед-Хабиба с нашего селения знаете? Вот за его двоюродного племянника засватали. Я даже сам, отвечаю, не знал до последнего момента. Пока кольцо не надели, в секрете всё держали. Только когда уже его родственники к брату официально сватать пришли, меня тогда позвали.

— И чего, когда свадьба?

— Осенью, брат говорит.

— Продуманные вы., — протянул Гаджи, сощурившись — А ты чего молчал, нам даже не сказал ничего? — и он с упрёком толкнул локтем в грудь Магомед-Расула, сидевшего рядом на корточках.

— Э-э, да я откуда знал? Я у Гасана не спрашивал, а он сам не говорил.