– Отчего же, любезный? – крикнул старый Арон. – Я не просто так. Я заплачу.

– Тайна следствия, – отмахнулся тот, – к следователю, к следователю все проблемы, папаша.

Так Арон Соломонович ничего толком не узнал про Лёвика, а следователь ещё и премудрым оказался, ни в какую не согласился признавать его близким родственником, выпросил адрес старшего брата умершего, который, хотя и еврей, а на Чукотке оказался. Странное совпадение: тоже, как и Лёвик, всю свою жизнь с золотом связал, только Лёвик – на Юге в ломбарде, а тот – на лютом Севере инженером прииска.

Но труп взять разрешение Арону Соломоновичу выдали: приедет брат – не приедет, а хоронить кому-то надо, труп не живой – ждать не может.

Схоронил Лёвика Арон Соломонович честь по чести. Попечалился, как положено, даже чуть всплакнул. Лёвик безобидный, слушался его, старого Арона. Но не до этого уже было Арону. Страшился Арон и на улицу выходить, и дома сидеть. Страшила ужасная догадка. Следующая очередь – его!

Арон сунулся туда, сунулся сюда. Кто на его деликатные вопросы ответит? Да и стыдно их задавать. Не каждого спросишь. Вроде как и опасно. Арон бы их и не задавал, но тот человек, который был ему нужен, будто запамятовал про него, не искал, сам не появлялся, не подавал условных знаков о встрече. А без него Арон не мог ничего поделать сам. Если идти в милицию – верная крышка! Поздно Арону в его возрасте лезть на рожон. Верный срок в лагерях. А старый Арон ещё должен пожить!..

Размышляя так и страдая невыносимо, Арон Соломонович нашёл временное спасение – подселился к Виолетте Карловне, дряхлой старушке, бывшей учительнице ещё маленького Лёвика, когда-то давала уроки музыки на пианино. Теперь сама уже не ходила, больше сидела в кресле-качалке, но Лёвушку помнила и на его похороны прислала свою соседку, которая за ней приглядывала. Та тоже была полной развалюхой, но от своей немощной кошёлки заметно отличалась – от неё был ещё толк. Арон скоро оценил эти достоинства: на Татар-базар она бегала каждое утро – там дешевле остальных рынков и за газеткой ему не забывала никогда заглянуть в киоск, к тому же неизвестно откуда знала все новости, а вечерами им с Виолеттой Карловной устраивала настоящий «голубой огонёк» без всякого телевизора, который, конечно, они смотрели бы, но ящик безнадёжно сломался сам собой. Двух старушек свела нужда и одиночество, втроём, с появлением Арона Соломоновича, им вместе стало теплее и даже беспечнее.

Так что, примостившись после похорон возле этих «двух живописных развалин», как про себя окрестил женщин седовласый, но вполне сохранившийся Мизонбах, Арон Соломонович слегка успокоился. Но опять ненадолго. Решив свои «болячки», он совершенно растерялся, забыл про главное, разум совсем отбило после ужасной гибели бедного Лёвика. Арона Соломоновича ужалила тайная мысль – его же не найдёт теперь и тот, с кем он сам жаждет встречи! Кого дожидался и Лёвик! Но, увы, дождался другого, врага!..

От кого же тогда он теперь прячется?

Арон Соломонович даже вздрогнул от прояснения мозгов: трясся, трясся от страха, прятался, прятался и сам себя загнал в ловушку! Старый дурень!

И он нанял мальчишку со двора, где раньше проживал, чтобы дежурил и высматривал прохожих или чужаков, интересующихся им, старым евреем Ароном. Объяснил, что надо, как следить, что спрашивать. Сунул пацану рубль для начала. Огромные деньги для мальца! Сам Арон в его годы даже у Покровов[29] столько не зарабатывал! Смышлёный не по годам пацан тут же попросил накинуть до трёх. В месяц. Это уже целое состояние! Арон тут же вменил ему в обязанности поглядывать за его квартирой. Дорого, но куда денешься от этих молодых мошенников! Арон щёлкнул рыжего зяблика по носу длинным тонким пальцем, и на том сошлись.

По времени Арон чуял – его уже давненько должны были разыскивать. Другое дело – у него сообщить этим людям ничего положительного не было, наоборот, только печальное и трагическое насчёт Лёвика. Он и сам не прочь был никогда не встречаться и не искать встречи. Но с этими людьми так нельзя. Вроде с виду, конечно, интеллигентный и культурный народ, но попробуй обидь или не сдержи слова – и верный нож в спину. Как с Лёвиком. Но с ним, конечно, другое дело. Хотя какая разница? Смерть – о ней только в гробу и не думаешь.

«Нет, Арон Соломонович Мизонбах ещё поживёт, – размышлял старый Арон. – Ещё рано. Виолетта Карловна вон с его появлением шевелиться начала и каждое утро будто наводит на него свой лорнет, тревожно спрашивает: „Как там наш молодец, досточтимый Арон Соломонович? Как настроение? Как спалось? И соперница, её соседка Лизавета, наливая ему чаю с молоком в зелёную чашку, подкладывала, лукаво щурясь, уже три кусочка сахара, а не один, как на первых порах… Так что ещё рано! Ещё рано старого Арона списывать со счетов!..“»

«Зяблик» тоже прилежно отрабатывает оттяпанные у него деньги, докладывает каждый вечер о всех событиях в их дворе. Арон Соломонович требует от него подробностей, въедлив до мелочей. Для Арона каждый пустяк, каждая деталька – важный знак.

И вот «зяблик» наконец принёс весть. С ним желают встретиться.

Арон Соломонович внимательно выслушал мальчишку, проверил только ему одному памятными вопросами и впал в полное уныние и тревогу. Ему назначал встречу не тот человек, которого он знал и ждал.

Ловушка?

Его было кому ловить. Ему было кого бояться. И всё-таки он пойдёт на встречу! Выбора не было. Но он не загнанная дичь, не перепуганный до смерти его племянник! Старый Арон знал, как поступить. Он загодя, с вечера останется ночевать в старой своей квартире! Он подготовится к встрече неизвестных гостей! Пусть сунутся!

Арон Соломонович извинился перед женщинами, поблагодарил за приют, за ласку, сославшись на неотложные заботы. Попросил любезную Виолетту Карловну, чтобы послезавтра наутро, если сам не явится, послала Лизавету навестить его, проведать и помочь по хозяйству – дела могут появиться. А у него, кроме них, теперь на этой грешной земле никого нет. И распрощался, расцеловавшись с обеими. Те всполошились – что так помпезно и надолго ли? Он с грустью улыбнулся – как Бог даст.

Добравшись к себе, весь день тщательно готовился к встрече. Даже редкую мебель в комнате расставил по-иному, поднатужившись: в центре и напротив двери – кресло для себя, перед креслом стул – для гостя. У кресла незамеченным для первого взгляда пристроил себе одноствольное ружьё.