Филиппа Бовуара не трогали: все знали, что он увез семью из Парижа буквально на другой день после вступления туда «этих русских варваров», спасаясь от их произвола. Правда, Филиппа пытались заманить в отряды городской милиции – ополчения, которое отвечало за порядок в Нанси, – однако он сказался больным. Да и в самом деле заболел – от страха за жену. Тогда Фрази впервые показалось, что отчим стал относиться к ней хуже: держался более строго, не спускал ни малейшей оплошности, часто срывал на ней раздражение, впрочем, стараясь, чтобы его злых окликов не слышала жена, и десять раз на дню повторял, что упоминание о русском происхождении Жюстины и Фрази может погубить всю семью. Они это сами понимали, даже Фрази понимала, и были осторожны.

Наполеоновская империя вернулась лишь на время, которое вошло в историю как «Сто дней»[146]. И снова, после короткого всплеска политических эмоций, в Нанси настала спокойная жизнь: вновь в городе появились баварцы и корпус генерал-лейтенанта Воронцова…

Фрази повеселела, как цветок, сбрызнутый свежей водой! Правда, ненадолго: в декабре штаб-квартира русской оккупационной армии переместилась в Мобёж.

Однажды вечером, накануне Рождества, Жюстина и Фрази навестили Амели Рёгар. У той была кузина в Мобёже, и Амели начала пересказывать ее письмо: в городке, мол, теперь не слышно ни одного французского слова, в трактирах подают только русские блюда; некоторые офицеры выстраивают во дворах смешные домики для мытья, которые называются «баньи», – это по-русски то же самое, что французское «salle de bain»[147]; придорожные столбы выкрашены черной и белой краской – на манер стоящих по всей России «вьерь-сто-вих столёв». Амели с невероятным трудом выговорила это по-русски, и Жюстина с Фрази не смогли удержаться от смеха.

– О нет, – воскликнула Жюстина, – не «вьерь-сто-вих столёв», а верстовых столбов!

– Откуда ты знаешь? – изумилась Амели. – Неужели ты понимаешь этот варварский язык?

– Он никакой не варварский, и я его тоже понимаю! – запальчиво вмешалась Фрази.

– Как же не варварский? – всплеснула руками Амели. – Как же не варварский, если русские солдаты называют Като-Комбрезис – Коты, Авен – Овин, Валансьен – Волосень. Я даже не могу представить, что это может значить! Наверное, какие-то непристойности?

Тут Жюстина и Фрази не выдержали и зашлись заразительным хохотом, к которому невольно присоединилась и Амели. В это время из лицея вернулся Шарль и с изумлением заглянул в гостиную матери: такой громкий, такой веселый смех здесь раздавался редко, потому что Амели считала неприличным публично выражать эмоции. Конечно, Шарлю стало любопытно, что так развеселило гостий. Фрази, забыв о своей неприязни к нему, рассказала, что мадам Рёгар утверждала, будто на дорогах русские поставили tables, столы, а не poteaus indicateurs – указательные столбы. Шарль оценил юмор и тоже посмеялся, Амели же не могла не спросить, откуда дамы семейства Бовуар так хорошо знают русский язык.

Жюстина мигом вспомнила предостережения мужа, встревожилась, замкнулась и отделалась отговоркой, будто ее отец (известной всей Франции фамилии государственного преступника Вестинже она, конечно, не назвала!) некоторое время служил в русском посольстве, выучился русскому языку и от нечего делать обучал дочь, ну и Фрази тоже кое-что узнала…

Мадам Рёгар поняла, что ее подруга не хочет продолжать этот разговор, а потому сменила тему: показала Жюстине модный журнал, который только недавно привезли из Парижа. Платья à la grecque[148] скоро выйдут из моды, чему толстушка Амели была очень рада, ведь этот фасон хорош только для худышек вроде Жюстины!

– Довольно странно, что вы, при таких хороших отношениях с русскими и знании их языка, так спешно покинули Париж, – пробормотал Шарль, подсаживаясь к Фрази. – Почему это произошло?

Увидев его нескрываемое любопытство и непривычную обходительность, Фрази почувствовала свою власть над ним.

Неужели настало обещанное матерью время?! Нет, еще рано, однако можно попытаться попробовать…

– Я отвечу, – вкрадчиво промолвила она, – если ты будешь валяться у меня в ногах.

Шарль вытаращил глаза:

– С ума сошла?! Еще не хватало! Из-за какой-то ерунды?! Да и не все ли мне равно, почему вы удрали из Парижа?

– Ну и ладно, – фыркнула Фрази, обиженная тем, что интерес Шарля так быстро погас, – все равно это через десять лет произойдет, так мама сказала! Да, произойдет! Ты будешь валяться у меня в ногах, а я буду играть с твоей судьбой.

Шарль прищурился:

– Только попробуй поиграть с моей судьбой! Такой дури я своей жене не позволю.

– А при чем тут твоя жена? Разве ты женат?

– Через десять лет буду, – с трагической ноткой в голосе сообщил Шарль. – И самое ужасное, что я женюсь на тебе.

– Вот еще! – прошептала Фрази, у которой от такой новости пропал голос. – Никогда я за тебя не выйду!

– А куда ты денешься? – ухмыльнулся Шарль. – Наши родители сговорились об этом, как только ты родилась. Мне тогда было только восемь лет, я мало что понимал в жизни, да моего согласия никто и не спрашивал. Нам предстоит пожениться, когда тебе исполнится шестнадцать. Кстати, уже осталось не десять, а девять лет. Мне тогда будет двадцать четыре, я окончу университет и получу адвокатскую практику. Не сомневаюсь, что меня ждет успех. Друзья отца, адвокаты, уже сейчас с удовольствием слушают мои рассуждения и пророчат мне блестящую будущность. Что до тебя, Эфрази-Анн-Агнес Бовуар, ты и сейчас довольно хорошенькая, а станешь настоящей красоткой, поэтому я отношусь к этой печальной перспективе – жениться на тебе – уже не с таким отвращением, как прежде. Ты заметила, что я больше не дергаю тебя за волосы и не подставляю подножки, как раньше? Мне жаль твоих разлохмаченных кудряшек и твоих коленок! Я уже начинаю относиться к тебе, как к своей будущей жене! И ты должна понимать, что между женихом и невестой не может быть секретов. Я только что открыл тебе очень важную тайну о нашем будущем браке. Неужели ты не можешь рассказать своему жениху, почему вы так поспешно уехали из Парижа? Вообще ты просто обязана это сделать! Да, это твой долг, ибо жена должна повиноваться мужу!

Фрази была так поражена услышанным, что только и могла, что таращиться на Шарля. На своего будущего мужа! И ей нравилось то, что она видела. Раньше она только морщила нос, когда Филина бросала Шарлю реплики вроде: «Ну и красавчик же вы, молодой мсье! Сколько сердец разобьете своими серыми глазами!» Но сейчас Фрази впервые заметила, что у Шарля в самом деле очень красивые глаза – да, серые, чем-то похожие на глаза Державина! О, конечно, Фрази любит только Державина, только его будет любить всю жизнь… но мысль о том, что Шарль станет ее мужем, польстила ей, а еще больше польстило, что эти его серые глаза смотрят на нее… ласково, да, ласково и нежно! И она сама не заметила, когда начала рассказывать Шарлю, как армия победителей вступала в Париж, как русский гусар Дер-жа-вин выдернул Фрази из-под конских копыт, а потом он оказался связанным и избитым в подвале серого особняка в тупике Старого Колодца… И про то, как она напоила пленника, и как принесла нож, чтобы развязать веревки, которыми он был связан, и как он вырвался на свободу, но был ранен, и про застреленного поляка рассказала – про поляка по имени Юлиуш Каньский, – и про то, как из мести был убит верный друг Тибо, после чего дядя Филипп спешно увез семью из Парижа, опасаясь, что месть настигнет и их, – про все это Фрази рассказала Шарлю.