Трое молодых мужчин уныло переглянулись. Том усмехнулся.

Есть такие вещи, которые никогда не поймет ни одна собака. Я пришла в замешательство, когда Том и его друзья уехали, а трое молодых мужчин остались и стали собирать и складывать то, что осталось от вещей Акселя, пока Аксель наблюдал за ними, скрестив руки на груди. И я была очень озадачена, когда мужчины постарше вернулись и дали нам новую палатку и другие новые вещи взамен тех, которые сломали мужчины помладше.

Вскоре все они уехали, остался только Том.

– Сдается мне, я только сейчас по-настоящему познакомился с солдатом, который получил Серебряную звезду, – тихо сказал он.

Аксель спокойно на него посмотрел:

– Ее не получают, а заслуживают на поле боя, Том.

– Извините, сержант. – Том улыбнулся, потом улыбка сползла с его лица. – Мне просто хочется, чтобы ты позволил людям помочь тебе, Аксель.

– Это люди сотворили со мной все это, Том, – ответил Аксель.

* * *

Часто ночами Аксель вертелся во сне, бормотал и кричал, а днем нам нередко бывало невообразимо холодно, и мы крепко прижимались друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Но временами, и все чаще и чаще, Аксель просто падал и лежал, не реагируя ни на что, и из уголков его рта текла слюна, а когда он наконец просыпался, то был совсем заторможен. Похоже, он был болен, и я с беспокойством тыкалась носом в его руки. Мне так хотелось, чтобы сюда пришел Лукас. Лукас знал бы, что надо делать.

Мало-помалу солнце сделалось теплее, и воздух наполнился пением насекомых и птиц. В парке появились белки! Мне очень хотелось погонять их, но Аксель все время крепко держался за мой поводок. В парк приходили собаки, на горках играли дети, и зеленые высокие влажные травы покачивались под легким ветерком.

К нам пришел Том, чтобы дать мне лакомство.

– Погода уже стоит хорошая, и в парк начинают приходить семьи. Так что тебе придется отсюда перебраться, ведь официально здесь никому не разрешается оставаться после наступления темноты, – сказал он Акселю. – И людям хочется пользоваться этим навесом, но они… боятся. – Он сказал это печально.

– Я никому не причиняю вреда, – сказал Аксель.

– Ну… к нам поступали жалобы. Если хочешь, я сохраню твой обогреватель.

– Ладно, я уйду. И идите вы все к черту, – огрызнулся Аксель.

– Не говори так, – грустно сказал Том.

Я не поняла из их разговора ни единого слова, и они не упоминали моего имени, но Аксель сложил все свои вещи в тележку и покатил ее вон из парка. Мы долго шли по дороге, идущей вдоль реки, потом свернули на тропинку, которая привела нас на плоский песчаный берег. Здесь Аксель снова установил палатку и устроился так основательно, что я поняла – мы здесь надолго.

Шло время, и Аксель страдал все больше и больше. Он стал чаще кричать во сне, а днем начал громко разговаривать со мной, показывая рукой на небо. Иногда он начинал тяжело дышать и беспокойно дергаться, а потом уходил в сторону города, привязав меня к пню. Когда он возвращался, то приносил один из своих карандашей и веселел, но ненадолго. Затем он валился с ног и крепко спал. Поскольку я и тогда была привязана к его руке, чтобы присесть и сделать «Делай Свои Дела», я отходила от него так далеко, как только позволял мне поводок.

В одну из таких ночей я почуяла знакомую вонь и, когда посмотрела туда, откуда она доносилась, увидела одинокого койота, стоящего на противоположном берегу реки. Я тихо зарычала, но я знала – он не переплывет текущую воду. Аксель никак не отреагировал ни на его запах, ни на мою нарастающую ярость, и в конце концов маленькая плохая собака убралась прочь.

Я сильно встревожилась, когда Аксель начал целыми днями ходить по берегу и истошно кричать. Он разобрал палатку и со злостью швырнул ее на землю, так что получилась бесформенная куча. Он забыл покормить меня один раз, затем второй, а потом высыпал на землю целый пакет корма и, привязав меня к пню, покинул меня, сердито отшвыривая ногами камешки, пока шел по тропинке прочь.

Его не было два дня. Я съела весь корм и пила воду из реки. Мне было грустно и тревожно. Разве я была плохой собакой? Когда он вернулся, он все время спотыкался и громко разговаривал и даже не заметил, как безумно я была рада увидеть его вновь. От его дыхания исходил такой запах, что это напомнило мне Сильвию.

Он сел на камень у реки, сгорбился, и по его движениям я поняла, что он опять тычет пластиковым карандашом в свою руку. Я знала, что за этим последует. И действительно, он расслабился, начал смеяться и назвал меня хорошей собакой. Объявший его покой стер с его лица весь страх и всю злость. Вскоре его глаза начали очень медленно моргать.

– Белла. Ты мой лучший друг, – сказал он мне. При звуке моего имени я завиляла хвостом.

Аксель тяжело свалился прямо на землю, медленно дыша. Я свернулась, прижавшись к его боку, ведя себя как хорошая собака и даря ему успокоение. Сейчас он не чувствовал боли, и его дыхание было медленным.

Через некоторое время оно остановилось совсем.

* * *

Я пролежала всю ночь, положив голову на постепенно остывающую грудь Акселя. Мало-помалу его запах менялся по мере того, как то, что было этим человеком, уходило и его тело наполнялось чем-то другим.

Аксель был хорошим человеком. Он никогда не делал мне ничего плохого. Он часто бывал сердит и грустен, и испуган, и расстроен, но он никогда не вымещал этих чувств на мне. Я изо всех сил старалась быть для него хорошей собакой и заботиться о нем. Я тосковала по нему, лежа сейчас рядом с ним, и мне хотелось, чтобы он сел и поговорил со мной в последний раз. Я вспомнила, как мы жались друг к другу в ту студеную ночь. Как, когда у него была еда, он делился ею со мной, как я делила еду с Большой Киской.

– Первый кусочек тебе, Белла, – говорил он мне, отрывая кусок от чего-нибудь съестного и отдавая его мне. Я слышала свое имя и чувствовала его любовь. Аксель любил меня, и вот теперь он умер.

Он не был Лукасом, но, тоскуя по нему сейчас, я не чувствовала, что предаю Лукаса. В своей жизни я привязывалась ко многим людям и помогала им: не только Мамуле и Маку, и Лейле, и Стиву, но и Гэвину с Тэйлором, и даже Сильвии. Я просто должна была это делать. А Акселю я была нужна куда больше, чем кому-либо еще.

В моей миске была вода, и это было хорошо, потому что мой поводок, привязанный к запястью Акселя, не давал мне дотянуться до реки. Не могла я дотянуться и до пакета с моим кормом.

Встав на лапы, я увидела машины, несущиеся по мощеной дороге, которая находилась неподалеку. Иногда из окна такой машины высовывалась голова собаки, которая лаяла на меня. Но в большинстве машин не было собак, даже если от них пахло так, будто когда-то они там были.

В конце концов я проголодалась. Иногда я поглядывала на неподвижное тело Акселя, неосознанно ожидая, что он покормит меня, но потом, видя, как неподвижно он лежит, вспоминала, что он мертв, и мне опять становилось одиноко. Я выполнила «Сидеть», думая, что, если люди, едущие в машинах по дороге, увидят, какой хорошей собакой я могу быть, они остановятся и положат в мою миску еды. Но за целый день никто так и не остановился. Когда стемнело, я изо всех сил натянула свой поводок, пытаясь добраться до своего ужина и чувствуя себя из-за этого плохой собакой, но рука Акселя не сдвинулась с места.