«С нее надо писать картины. Когда мы будем в Ницце, я приглашу художников. Они напишут ее обнаженной. Она прекрасна. Она – ангел», – думал он, и неожиданные слезы струились по его щекам.

В тот день они заказали еще пару роскошных туалетов, заехали в меховой салон и купили Людочке соболью накидку. Граф старался сжимать всякий раз ее предплечье или узкую кисть руки, когда прохлада темных вестибюлей и парадных на время отдаляла их от других людей.

В театр они приехали уже после третьего звонка. Людмила понимала, что, не смотря на всю видимую браваду, граф опасался, чтобы их не застукали вместе какие-нибудь знакомые или сослуживцы. Они зашли в боковую ложу очень тихо, когда в зале был погашен свет, и неслась бодрая мелодия увертюры.

– Мы почти опоздали, – прошептала она.

– Радость моя, привыкай к подобной маскировке и таинству. Наш союз пока осенен тайной. И ты знаешь, почему, – также шепотом ответил он. – Мы и уйдем отсюда чуть раньше, чем все остальные.

– К чему тогда это роскошное платье и сапфиры? Все равно меня никто не видит, – разочарованно протянула она.

– Мила, ты сама и все, что на тебе – только для меня. А ты, кокетка, мечтала бы, чтобы на тебя пялились все мужчины этого города? – он сильно сжал ее ладонь.

Она едва не вскрикнула.

– Дай время. Мы поедем с тобой в те города Европы, где редко бывают русские. И нас никто не узнает. Там мы всем будем представляться мужем и женой.

Она судорожно вздохнула. Ей показалось, что голову обожгло огнем: «Он сказал: мужем и женой… Господи, какое это счастье…»

Она понимала, что обещанное счастье мерцает где-то далеко, и огни его едва различимы, и что счастье это – незаконное и краденное. Но в душу ее вошла тихая радость. Она сидела и улыбалась. В темноте сияли его, любимые глаза. И не было в мире человека ближе и роднее, чем он.

На сцене уже вовсю шла оперетта, и какой-то старый и толстый мужчина в светлом трико исполнял арию. Это был лишь третий ее визит в театр. Первые два она бывала здесь вместе со своим классом. Казалось, что с тех пор, как она приходила сюда в форменном платье юной институтки, на которую шикала и делала страшные глаза классная дама, до этого времени, как она села в удобную боковую ложу, в роскошном платье, прошла целая вечность. Полно, она ли это была? В темноте зрительного зала слышался скрип кресел, легкое шевеление публики, шорох сложных туалетов напомаженных дам, костяное щелканье моноклей, вздохи, редкие покашливания и шепотки.

– Ты говоришь, что тебя здесь никто не видит?

– Да, здесь же темно…

– Не настолько, чтобы в свете софитов не разглядеть твой милый лик. Вон, смотри, из противоположной ложи тебя лорнирует какой-то шустрый ферлакур. И в бельэтаже двое тебя заметили… Черт побери, жаль я не захватил свой пистолет, – шутил он. – Вон тому рыжему, я бы точно зарядил меж глаз. И чего уставился?

Людочка тихо смеялась, отбиваясь от его тайных прикосновений. Тех прикосновений, которые никто не видел.

И вдруг ей отчего-то стало неуютно – будто холодная игла снова вошла в висок. С балкона второго этажа, через театральный бинокль, на них смотрел темный господин. Она узнала его. Он не был миражом, он не был фантомом ее больного воображения. Он стоял во весь рост и смотрел на них с Краевским. Людмила застыла. Граф не сразу заметил в ней перемену. Он продолжал, легко обнимая ее за талию, шептать разные непристойности, от которых еще минутой ранее кружилась ее голова.

– Что с тобой? – наконец прошептал он, почувствовав, как похолодели и затряслись ее руки. – Мила, что случилось?

– Здесь снова он.

– Кто?

– Тот темный господин, – она старалась еле шевелить губами, хотя они и без того одеревенели от липкого страха. – Тихо, не смотрите туда резко. Он стоит во весь рост и смотрит на нас в бинокль, с того балкона, что наискосок от нас.

Краевский с застывшей улыбкой последовал ее совету и очень медленно и непринужденно повернул голову.

– Мила, нам нужно срочно ехать на воды. Я опасаюсь за твой рассудок.

Людмила повернула голову в зрительный зал и медленно подняла глаза. На том месте, где еще недавно стоял этот незнакомый господин в черном, сидела какая-то тучная дама в нелепом малиновом берете с белым страусиным пером.

– Но он там был.

– Это уже не смешно. Тебя одолевает мания преследования. Это все твои страхи…

Как прошел сам спектакль, она уже не помнила. Ей казалось, что все звуки идут сквозь пелену ее сознания. Кто-то бегал по сцене. Перикола пела неплохим сопрано, хорош был и тенор, и все действующие лица этой французской оперетты. Зал неоднократно рукоплескал исполнителям. Они ушли задолго до конца третьего акта. В антракте он не водил ее в буфет. Они стояли почти рядом со входом в ложу, в полуоборота от гуляющей публики. Анатоль немного нервничал.

– Никаких приведений здесь нет. А вот несколько знакомых лиц, по-моему, промелькнуло. А впрочем, плевать. – Следующий поход в театр мы совершим уже за границей, – успокаивал он ее и себя заодно.

Настроение у обоих было испорчено. Ее глаза блестели от закипающих слез, а щеки были бледны, когда он взял ее за руку и, не дожидаясь конца, увел из театра. Они взяли извозчика и поехали в ресторан. Только в ресторане, после рюмки вина, Людмила чуточку пришла в себя. Успокоился и граф.

– Ну что ты все время плачешь? Я причинил тебе горе?

– Нет. Я просто боюсь.

– Кого?

– Его. Он хочет нас убить.

– Хочешь, я найму сыщика?

– Хочу… Наверное.

– Это все твои беспочвенные страхи.

– А как мне не бояться, если я каждую минуту жду, что приедет ваша супруга и сдаст меня в полицию.

– Куда? – рассмеялся он.

– В полицию… Как падшую женщину, разбойницу или воровку. Меня закуют в кандалы и отправят в Сибирь.

– Господи, ну что только у тебя в голове?

– Да! Да! Да! И вы ничем мне не поможете. Будет все слишком поздно! – выпалила она, глядя на него бессмысленным и опьяневшим взором.

– Падшая женщина, говоришь?

– Да.

– Господи, как ты сейчас красива. Твои глаза горят сильнее, чем эти сапфиры на твоей шейке. Все мужчины в этом зале косятся на тебя. Уж кто из нас первым и попадет на каторгу, так это буду я, – усмехнулся он. – Я поубиваю скоро всех тех, кто посмел облизать тебя жадным взором.

– Вы опять шутите…

– А хочешь, я отвезу тебя в одно заведение, где ты увидишь настоящих падших женщин?

– Но, разве это возможно?

– Да, мы прибудем туда инкогнито. Нас никто не увидит, зато мы с тобой будем лицезреть совсем иные спектакли. Это тебе не легкомысленный Оффенбах. Эти спектакли будут намного интереснее. Как раз сегодня там присутственный день, и ложи ждут нас! – он достал из фрачного жилета золотой брегет и посмотрел на циферблат. – Близится полночь. Едем?