Когда он раздевал Катьку, у того дрожали руки, он театрально хныкал, но был жутко рад новой игре. Его длинный, загнутый кверху член свидетельствовал о крайней степени возбуждения. Чего скрывать, князь Константин Николаевич С-кий очень любил подчинение в любовной игре.

– Погоди, ты рано радуешься, раб! Скоро ты будешь просить пощады! – пугал его любовник, делая страшные глаза. Его самого слегка потрясывало от волны жуткого возбуждения.

Но он сдержал себя. В этот же вечер он ушел из дома, закрыв «Катьку» под замок. Перед этим он дал ему поесть и сводил в уборную. А после… он связал несчастному руки.

– Это чтобы ты, дружок, не смог рукоблудствовать, – заявил пленнику Краевский и ухмыльнулся.

– Анатоль, это жестоко! Я умираю от желания. Куда ты идешь?

– Я иду развлекаться и заодно присмотрю тебе в какой-нибудь лавчонке пояс целомудрия. Из металла.

Ответом ему послужил такой истошный стон, что он поспешил быстрее на выход.

Краевский шел по узкой мостовой легкой походкой. В его кармане лежали ключи от немецкого домика. Он даже посмеивался от удовольствия и напевал себе под нос какую-то модную арию. Он был очень доволен собой. В этот день граф много пил хмельного пива, ел немецкие колбаски с чесноком, слушал песни гуляющих студентов. А под занавес посетил местный дом терпимости и провел остаток ночи и половину следующего дня в обществе двух роскошных молодых немочек.

Когда он вернулся домой, «Катька» лежал на овчине, отвернувшись носом к стене, и молчал.

– Как ты себя чувствуешь, mon cher? – беспечно спросил Анатоль. – Не бунтуешь? А то я могу накормить тебя ударами плетки. Кстати, я так развлекался, что позабыл купить тебе пояс верности. В следующий раз непременно куплю.

– Я тебя ненавижу, – прошептал «Катька».

– Милый мой, так я этого и добиваюсь… С тобой иначе нельзя. Мы играем в жестокую игру, и ты должен соблюдать les conditions.

– Я чуть не сошел с ума, пока ждал тебя! Ну, почему так долго? – с плачем возвестил любовник, – я хотел в уборную…

– Я же поставил рядом с тобой ведро.

– А ты пробовал мочиться без помощи рук?

– Я? Нет, не пробовал. Но, кабы пришла нужда…

– Я ненавижу тебя, Анатоль! Отвяжи меня, я уеду.

– Ну, уж нет… Я всегда полагал, что ты меня любишь…

Князь бросился Анатолю под ноги. Взгляд Краевского задержался на спутанных волосах несчастной жертвы. Анатоль взял «Катьку» за небритый подбородок и нежно поцеловал в лоб… В крепкой руке снова мелькнула плетка.

Все пять дней Анатоль играл в жестокого господина, оставляя в одиночестве своего раба, а когда приходил, то скудно кормил Константина, водил в уборную и стегал несчастного плеткой, снова и снова оставляя без малейшей ласки и плотского облегчения.

К концу пятого дня, когда он попытался надеть на князя хитроумный кованый пояс верности на застежках (он с трудом разыскал его в антикварной лавке и купил за приличную сумму), то обнаружил, что его друг уже близок к глубокому обмороку, а пояс верности не смыкается на раздутых от возбуждения тестикулах.

Он развязал «Катьку», отвел его в ванну, помыл, привел в чувства и позволил ему наконец-то, впервые за пять дней, кончить. Он еще не слышал, чтобы его любовник настолько сильно стонал, извергая густые порции застоявшегося семени. Потом была бурная ночь взаимных ласк.

Графа поразило то, с каким жаром «Катька» целовал в тот вечер его руки. В неистовых приливах крайней степени возбуждения он шептал слова любви, называя себя вечным рабом Краевского. А под утро огорошил графа неожиданным вопросом:

– Мы будем еще играть с тобой в эту игру? Мне… мне очень понравилось, – краснея, признался он. – И еще я хочу, чтобы ты надел мне в следующий раз пояс верности на все дни моего плена…

Еще никогда глаза Константина не светились таким счастьем, как в то утро.

– Иди, побрейся, горе мое луковое… Нас ждут сегодня на балу у местного бургомистра. Он спрашивал о тебе. Я соврал, что ты был болен.

– Да? – рассмеялся Константин. – А кто там будет из наших?

– Графиня Ли-ская со своей дочерью. Еще несколько светских клуш.

Константин скорчил смешную гримасу, близкую к отвращению.

– Что морщишься? Графиня Ли-ская дает за дочерью очень приличное состояние. Да и потом тебе давно пора жениться и завести парочку княжеских отпрысков на радость твоему папеньке. Старый князь измучил меня просьбами о твоем сватовстве.

– Анатоль, mon tendre amour, я никогда не участвовал в постановочных пьесах… Увы, у меня напрочь отсутствует талант к лицедейству, – серьезно отвечал князь, завязывая модный шейный платок поверх тончайшей французской рубашки.

– О чем это ты?

– Я о том, что только ты умеешь так искусно притворяться со своей Руфиной.

– Ах, если бы ты знал, чего мне порой стоит подобная игра…

Князь, одетый в модный фрак, высокий, чуть бледный от их недавних игрищ, с роскошной шевелюрой вьющихся до плеч волос и тонкими чертами лица, казался ныне настолько прекрасным, что Анатоль опустил голову и усмехнулся:

– Ты видел себя сейчас в зеркале?

– Нет еще…

– Посмотри. Ты разобьешь Ли-ской сердце. Она влюбиться в тебя и будет мучиться ночами от влажных фантазий.

– Ну и дура… Что поделать, если мое сердце давно занято, – он смотрел в глаза Анатолю чистым и прекрасным взором.

* * *

Краевский вспомнил об этом волнующем эпизоде с «Катькой», фантазируя о том, как в следующий раз привяжет Людочку, чтобы она сошла с ума от страсти…

– Анатолий Александрович, где вы так долго были? Вы снова закрыли меня на ключ.

– Не будь такой нетерпеливой. Я ходил по дому, делал распоряжения прислуге и мастерам. В детской еще идет ремонт.

– Простите…

– Ты уже собралась?

В этот день они посетили модный салон. Людочка примерила готовое платье из лилового бархата. Алансонское кружево изысканного узора, в тон к платью, украшало роскошный лиф. Тут же была отделка из шифона. Краевский любовался своей возлюбленной, в то время, как портнихи подгоняли платье по ее фигуре. Людочка крутилась возле зеркала и не верила своим глазам – из блестящего овала на нее смотрела светская красавица, тонкая, изящная и очень породистая. То ли жар любовных ночей, полных страсти и изысканной порочности, то ли водные промывания доктора Ноймана, а может, все вместе, произвели с нею такие метаморфозы, что взгляд карих глаз искрился теперь и на летнем солнце, и в полумраке, пропахшего духами модного салона. Юное лицо немного осунулось, утончились и без того тонкие черты.

Когда ей примеряли новое платье, одна из заколотых шпилек выскочила из высокой прически, на грудь упала тяжелая прядь русых волос. А затем рассыпалась и вся хитроумная конструкция. Людмила ойкнула и посмотрела на графа. Ему показалось, что перед ним стоит сама Афродита. Сквозь облако волос просвечивало солнце.