в Ниневию, одной из первых в него без памяти влюбилась девушка из известной, но обедневшей семьи, и он с ней некоторое время встречался, и эта девушка оказалась ни кем иной, как родной сестрой будущего Главного глашатая. И вот у сестры Ишмидагана из-за этих отношений с Набуэлем даже сорвалась намечавшаяся выгодная свадьба, с помощью которой её семья надеялась выправить своё пошатнувшееся материальное положение. И теперь братец опозоренной сестрёнки, ну то есть главная ищейка Ашшурбанапала, только и искал повод, чтобы князю любой ценой отомстить. Он отправил в Приморье лучших своих ищеек, которые, впрочем, ничего так и не нашли.

А между тем Аматтею и Набуэля любовь накрыла с головой. А ещё эта любовь превратилась в сильнейший импульс, который помог лидийке окончательно раскрыться не только как молодой влюблённой женщине, но и как поэтессе, и придал её творчеству какие-то необычные и свежие краски и раскрыл в нём совершенно новые грани. Лидийка ещё никогда столько не писала, как в эти дни. И строки, появлявшиеся в последнее время из-под её стилоса, были одна совершеннее другой. Она сама уже понимала, что достигла пика в своём творчестве. И теперь её можно было уже считать действительно маститой поэтессой, и лучшей из всех поэтесс и поэтов того времени. Как в Ассирии, так и за её пределами.

Особенно в восторге Набуэль был от самого последнего её стихотворения. Не удержусь и его первые строчки всё-таки процитирую:

Я, словно летящая на огонь бабочка, вдруг обожгла себе оба крыла,

И, сгорая в любви, навсегда попала в её плен,

Но он для меня самый сладостный,

И я больше не ищу никакой свободы.

Набуэль на стихотворение «Раба любви» написал песню, которая переживёт не только Ассирийскую империю, а много позже её переведут на греческий, а потом и на латынь, и будут исполнять на пирах и свадьбах в Древнем Риме и Византии, и пятнадцать веков спустя этот высочайший шедевр лидийской поэтессы всё ещё будет волновать влюблённых, где бы они не жили и на каком бы наречии не изъяснялись. Хотя имя той, кто создал «Рабу любви», давным-давно позабыли. Но это ужи ничего не значило.

Ведь любовь понятна на любом языке.

* * *

Ишмидагану необходимо было докладывать Великому царю, что же разузнали его люди об исчезнувшей лидийке, но они пока что так и не разнюхали про неё ничего, хотя уже сбились с ног, и от этого Главный глашатай теперь был не в себе. Он представлял гнев Ашшурбанапала, который неминуемо обрушится на его голову, и тут ему сообщили, что в канцелярию ведомства «Глаза и уши царя» поступил донос, в котором утверждалось, что беглянка укрывается на Юге Приморья, во владениях князя Набуэля.

– Где этот донос?! – затребовал его тут же обрадованный Ишмидаган.

Помощник принёс глиняную табличку, в которой было нацарапано, что беглянка прячется в каком-то из загородных поместий в халдейском Приморье. Ишмидаган вызвал к себе Лидайю. У него было киммерийское имя, но в роду его присутствовали не только киммерийцы, но и ассирийцы, и халдеи, он знал несколько языков и занимался самыми деликатными делами, требовавшими особой изворотливости. Лидайя мог сойти за коренного ассирийца и за любого инородца, населявшего многоплеменную империю, так как умел прекрасно перевоплощаться в самых необычных персонажей, и он слыл одной из лучших ищеек. Ишмидаган показал ему табличку с доносом и велел немедленно отправляться в Дур-Халдайю, и тут же Главному глашатаю сообщили, что его вызывает к себе государь.

Ишмидаган на ватных ногах направился во дворец.

Ашшурбанапал был у себя и что-то бегло читал. Он пребывал в плохом настроении и был хмур. У его ног как всегда лежала чёрная пантера, его любимица.

– Ну что? – наконец-то Великий царь поднял голову и обратил внимание на Главного глашатая и спросил его. – Ты что-то уже разузнал?

– Государь, – Ишмидаган поклонился необычно низко в приветствии, почти до пола, – кое-что проясняется. Но это пока что только предположения.

– Сколько тебе ещё понадобится времени, чтобы всё точно разузнать?

– Думаю, месяца мне должно хватить.

– Хорошо, ступай.

И Ашшурбанапал жестом указал Главному глашатаю на дверь.

Лилит вскочила и проводила до дверей Ишмидагана, по дороге обнюхав его со спины.

* * *

В конце второй недели, как уже считалось их настоящего медового месяца, когда они всецело были поглащены друг другом, Набуэль сказал Аматтее:

– Любовь моя, мне придётся возвращаться в Дур-Халдайю, а то меня там, наверное, многие потеряли!

– Как я этого не хочу! – расстроилась лидийка. – Может, ты ещё побудешь со мной? Ну, пожалуйста? Ну, я прошу!

– Не могу!

Аматтея обняла князя и зашептала ему на ушко:

– А если я тебя не отпущу…

– Пойми, мне всё-таки придётся возвращаться!

К обеду Набуэль собрался и простился с Аматтеей. Она только спросила:

– Когда теперь тебя ждать?

– Как обычно. Через две недели.

– Постарайся не задерживаться! Я по тебе очень буду скучать!

Князь поцеловал лидийку и направился к своей колеснице. У ворот его ожидал Икбал, араб лет пятидесяти пяти, который служил ещё отцу князя. Он являлся управителем поместья. Икбал вывел коней и дал указание двум помощникам-халдеям впрячь их в колесницу, а сам тем временем обратился к Набуэлю:

– Хозяин, вот список продуктов, которые нам необходимы.

Набуэль пробежал этот список глазами и ответил:

– Хорошо, к середине следующей недели их доставят.

– А тебя, хозяин, когда ждать?

– Ничего не могу сказать! Я ещё не знаю, когда сюда приеду! Мою гостью по-прежнему не тревожьте!

– Слушаюсь!

– И всё, что она попросит, исполняйте беспрекословно!

Икбал приложил руку к сердцу и поклонился князю.

К Набуэлю подвели коней, впряжённых уже в его колесницу. Он вскочил на эту колесницу и огрел коней вожжами.

Выезжая из ворот поместья, Набуэль обернулся и помахал рукой Аматтеи, которая стояла на башне и провожала его взглядом.

Лидийка в ответ отправила князю воздушный поцелуй, но глаза её уже были мокрыми, и она ели сдерживалась.

Дорога была пустынна, и пока Набуэль двигался по ней, он размышлял. «Да, он прекрасно осознавал, во что, если вещи называть своими именами, умудрился вляпаться. Любовь оказалась сильнее его благоразумия, и отступать теперь ему некуда! Отныне он мог только оттягивать развязку, которая становилась неизбежной. Великий царь вряд ли простит то, что он перешёл ему дорогу и что Аматтея предпочла именно его. Аматтею он, может быть, ещё и пожалеет, и пощадит после этого, но вот с него, с Набуэля, если всё узнается, сдерут кожу или же посадят на кол.

А может, пока не поздно, сбежать из