немногочисленных счастливчиков, которым повезло завязать тесные дружеские узы с соотечественниками в тех или иных лагерях перемещенных лиц в Германии и Австрии, особенно в Мёнхегофе.

В австралийской диаспоре понятия «казаки» и «русские» не сливались до такой степени, как это происходило в Шанхае в 1940-е годы или на Тубабао при Григории Бологове. Внутри более обширной русской общности казаки сохраняли свою особую идентичность. Или, быть может, правильнее было бы говорить о разных идентичностях, ведь казаки, приехавшие из Европы, принадлежали к одной группе казачьих войск (Донскому, Кубанскому и Терскому), а казаки из Китая – к другой (Уральскому, Забайкальскому, Амурскому и Уссурийскому войскам). В Мельбурне и Сиднее, а также в Квинсленде возникли казачьи станицы с выборными атаманами, причем часто население одной станицы составляли семьи из одного войска. В Сиднее и Брисбене преобладала китайская ветвь с представителями Уральского, Сибирского и Дальневосточного войск; в Мельбурне осели выходцы из юго-западных областей бывшей Российской империи. Для западных казаков трагедия в Лиенце (насильственная выдача британцами казаков для репатриации в СССР в 1945 году) ознаменовала важнейший момент в истории страданий, принятых от рук советских солдат или коммунистов[613].

Церковь

Для многих русских иммигрантов послевоенной волны церковь служила главной опорой, костяком русской общины в Австралии. Вместе с тем эту церковь во многом создавали собственными усилиями сами иммигранты, и прежде всего – священники РПЦЗ, прибывшие в конце 1940-х из лагерей ди-пи. В Брисбене у настоятеля Валентина Антоньева имелся приход из девяноста семей, но он служил в обычном домике до тех пор, пока за несколько лет до начала войны в Кенгуру-Пойнт не построили церковь Святого Николая. Приход раздирали внутренние склоки, некоторые прихожане ушли в греческую православную церковь, самого отца Валентина в годы войны интернировали вместе с некоторыми его прихожанами за распространение фашистской пропаганды и выступления с прогерманскими проповедями[614]. В 1942 году в Сиднее, в Столетнем парке, при поддержке сербской и греческой общин открылась маленькая русская православная церковь. В Мельбурне русские молились в сирийской православной церкви на улице Виктория-Парейд, потому что служивший там священник, отец Антоний, был большим русофилом, до революции окончил Московскую богословскую академию и проводил богослужения не только на арабском, но и на церковнославянском языке. Еще в 1948 году в Австралии было всего два русских православных прихода, в которых служили четыре православных священника[615]. Присутствие православной церкви в стране было столь ничтожным, что в опросниках при переписях населения в довоенные годы она даже не включалась в перечни возможных вероисповеданий, и лишь 15 декабря 1949 года обрела статус религиозной конфессии «для совершения бракосочетания»[616].

После войны прошло еще несколько лет, прежде чем стало заметно влияние, оказанное перемещенными лицами на православную церковь в Австралии. Фундамент был заложен еще в Германии, где РПЦЗ посвящала в сан священнослужителей из числа ди-пи и учреждала приходы в лагерях. По большей части эти священники были родом с Украины, чаще всего из западной ее части, находившейся в период между мировыми войнами под властью Польши, и потому верующие сталкивались с трудностями, хотя, конечно, они не шли ни в какое сравнение с теми смертельными опасностями, какие угрожали духовенству в Советском Союзе. Пережитые гонения, аресты, депортации превратили многих из них в воинственных антикоммунистов. Во время войны, когда немцы оккупировали Украину, православные священники часто получали возможность возобновить богослужения, прерванные при советской власти, и потому их отношение к нацистам, как правило, было в целом положительным. При этом нельзя сказать, что немцы как-то особенно берегли православное духовенство: нередко священников угоняли вместе с семьями в Германию в качестве остарбайтеров – именно таким путем они и оказывались после войны в германских лагерях ди-пи, где активно организовывали сопротивление репатриации в СССР и старались обратить в веру перемещенных лиц из числа советских атеистов[617].

Русская православная церковь заграницей стремилась расширять свое влияние, отправляя своих священников в Австралию и Новую Зеландию, а вскоре после окончания войны назначила своего епископа – Феодора (Рафальского). Ему было в ту пору чуть за пятьдесят, у него была вполне типичная биография и хорошее образование. Будущий владыка родился на Волыни, изучал богословие в Варшаве, физику и математику в Киевском университете. В 1939 году, когда Западную Украину поглотил СССР, он служил там приходским священником. В 1941 году, с началом немецкой оккупации, отец Феодор сделался викарным епископом Таганрогским, а затем Волынским, а в 1944-м ушел на Запад вместе с отступавшими немцами. Когда РПЦЗ обнаружила его в лагере ди-пи, его назначили епископом в Австралию (это было примерно в 1946 году), но австралийские иммиграционные власти так опасались его и его церкви, что визу ему выдали только два года спустя[618]. В Австралию он отправился в 1948 году в сопровождении другого духовного лица, являя собой внушительное зрелище – в священническом облачении, с длинной бородой. Он оказался на борту парохода «Дерна», где большинство пассажиров составляли евреи. Однако отец Феодор дистанцировался от антисемитизма, который выказывали многие мигранты-прибалты и даже британский представитель IRO, находившийся на борту, и предложил дать положительную характеристику молодому польскому еврею, когда у того по прибытии возникли неприятности с сотрудниками безопасности из-за подозрений в симпатиях к СССР. Этот молодой человек, Сэм Фишман, вспоминал отца Феодора как «благочестивого человека, мудрого и терпимого»[619].

Его спутником по плаванию был диакон Петр Гришаев, бывший крестьянин и гражданин СССР, увезенный во время войны на работы в Германию и рукоположенный в диаконы в лагере ди-пи в Мюнхене в 1946 году[620]. Оба священника вызывали большие подозрения у органов безопасности Австралии. Дело было не столько в политических взглядах самих церковнослужителей, сколько в политической позиции их поручителя, священника Валентина Антоньева, которого один сотрудник управления по контролю над иностранцами охарактеризовал как «сторонника русских фашистских организаций… готового примкнуть к любой политической деятельности, нацеленной на свержение советского правительства». Припомнив эту характеристику, ответственный работник иммиграционной службы Б. К. Лори высказался против выдачи им разрешения на въезд. Он отмечал, что заявление поручителя духовных лиц о том, что они являются образцовыми антикоммунистами, безусловно, правдиво, «однако они, скорее всего, настроены настолько антисоветски, что их присутствие здесь будет, без сомнения, оказывать слишком возмущающее влияние на тот сегмент русской общины, что придерживается умеренных взглядов»[621].

В отношении лично владыки Феодора опасения Лори были, возможно, напрасными. Тот, тяжело проболев несколько лет, умер в 1955 году, а основным результатом его деятельности стало создание системы приходов, которые возглавляли священники из бывших перемещенных лиц,