наше, — недовольно переспрашиваю, — ведет же к ресторану, значит, для посетителей. Мама наверняка тут кучу денег оставила за бронь.

— Да нет, не для всех посетителей. Этот ресторан на завтра просто какой-то толстосум арендовал. И вот это вот для их мероприятия.

— Для какого это мероприятия? — мне ужасно обидно, что подойти поближе и рассмотреть мне никто не даст.

— Не знаю, — равнодушно откликается Маринка, кажется, и вправду даже не заинтересованная, — Юля, пойдем, там мама уже заждалась!

— Ну пойдем, — сдаюсь я и даю себя увлечь в сторону центрального входа в ресторан. Черт побери, что это на сестру вообще нашло сегодня? Я обычно у этого рестика еще зависала, он так дивно стоит, на берегу какой-то мелкой столичной реки, которая ни хухры-мухры — даже причалом могла похвастаться. В иные годы тут даже стоял то один миленький плавучий ресторанчик, то другой. Но сегодня, кажется, не подходящий для наслаждения жизнью день.

Сегодня день, когда надо радостно улыбаться всем маминым приятельницам и слушать их вроде как разноголосый, но такой одинаковый гомон.

“Юлечка, Мариночка, как прекрасно вы выглядите”

“Юлечка, а ты не похудела ли часом?”

“Мариночка, а ты никак не поправишься?”

“Когда уже мать бабушкой— то сделаете?”

“А замуж-то, замуж-то когда?”

“Ой, а у нас тут племянник неженатый, Ромочка, пойдем, Юлечка, познакомишься…”

Черт бы их всех побрал — всех этих тетушек и мамушек. Я даже пискнуть не успеваю, что у меня вообще-то парень есть — как уже из толпы ко мне выуживают высокого мужичка, в зелененьком пиджачке, с намечающимся пузиком и залысинами. Мужичку, кстати, нахорошо за тридцать, уже скорее — под сорок, но он, разумеется, при виде меня и Маринки тут же приосанивается и расправляет плечики.

— Ой, я, кажется, вижу своего жениха, — тут же выкидывает фортель сестра и линяет с поля боя. Бросает меня вероломно на самый что ни на есть произвол судьбы.

Судя по всему, Ромео нацеливался как раз на неё, потому что с исчезновением Маринки и взгляд у него слегка так утухает. Но бдительная тетушка, явно понимавшая истинную цену своего “товара”, компенсирует отсутствие его рвения своим.

— Вот, Ромочка, это Юлечка. Замечательная талантливая девочка. Между прочим, со своим бизнесом.

— Ой, не преувеличивайте, — отнекиваюсь я старательно от своих же заслуг, — что там за бизнес. Кексики да тортики. Сама больше ем, чем продаю.

Порочу свое имя как могу, а сама лихорадочно рыскаю глазами по залу.

Ну где же ты, Бурцев, когда так нужен? Мелькни хоть где-нибудь. Дай повод тебя окликнуть.

— Ах, Юлечка, ты такая скромница, — тем временем не сдается бдительная тетушка, — разве ты не знаешь, что о себе надо только самое лучшее? И потом, все же знают, что на свадьбу Лебедевых ты торт пекла. Тот огромный, как будто “падающий”. А про ту историю с праздником у той симпатичной девочки-писателя тоже все слышали. О ней даже у нас в газете местной писали, ты знаешь?

Знаю. Мама, кажется, даже показывала мне тот фельетончик. Я, честно говоря, угорела, что это издание еще живо в столице, в эпоху соцсетей. Сейчас даже моя мама может быстрее сказать “я в запрещеннограмме видела”, чем “в газете писали”.

— Ромочка, ну что же ты скромничаешь, пригласи Юлечку за столик. Поболтаете, познакомитесь, — тетушка решает перейти в резкой наступление.

Господи, как от них свалить?

В обморок, что ли, рухнуть?

Да как бы несчастному Ромео не поручили делать мне непрямой массаж сердца и искусственное дыхание.

Интересно, какая рожа будет у Бурцева, если он застанет этот спектакль?

— Кхм-кхм, — как гром среди ясного неба, как голос Гэндальфа во время осады Хельмовой Пади, как… Как никогда вовремя, в тот самый момент, когда я уже подумывала прибегнуть к физическому насилию, дабы отбиться от столь навязчивой свахи.

Он возник как Кашпировский, прямо за моей спиной, прекрасный донельзя в роскошном бежевом костюме, и белая рубашка так шикарно сидела на его плечах, как я сегодня утром на его лице…

Ой, Юля, что-то тебя заносит…

— Простите, юноша, а мы знакомы? — удивллению тетушки нет предела. Судя по мечтательным искрам в её глазах, она даже на долю секунды забыла про преклонные свои лета и лысеющего племянничка, и уверовала, что вот это, прекрасное, блондинистое видение явилось к ней.

А вот фиг!

Я цепляюсь за жилет Бурцева, но раньше все-таки он сгребает меня за талию. Клещевым захватом ревнивого собственника, который просто невозможно ни с чем спутать. И который так прекрасно заставляет попятиться всяких неженатых племянничков с потеющими ладошками.

Черт побери, а ведь еще в начале лета я бы даже посмотрела на вот это вот несчастье.

— Мы с вами не знакомы, сеньорита, но я думаю, моя прекрасная леди сейчас же нас познакомит, — тем временем Бурцев прибегает к магии своих ослепительных виниров, сглаживая неловкую паузу.

— Ни стыда у тебя, ни совести, Кексик, — выдает он, когда мы уже разобрались со знакомством с тетушкой, и спешно отступили с поля боя, дав ей возможность переключиться на другую незамужнюю жертву.

— У меня-то? — я грозно свожу брови. — Это ты где-то шляешься, пока твою женщину тут сватают ко всем подряд.

— Виноват, каюсь, немножко задержался. Организовывал тут кое-что, — Бурцев тут же сдается и расплывается в такой блаженной блудливой улыбке, что мне аж становится завидно.

Запоздало до меня доходит, что, кажется, впервые за все то время, что мы вместе, я вывезла это “твоя женщина”. До этого момента старательно от этого титула отплевывалась.

И так странно себя чувствую — и дурой законченной, и принцессой, что уж там… Потому что Тим-то на меня смотрит таки-и-и-ими глазами, что дыхание перехватывает.

Неужели это взаправду? Неужели это всерьез?

И он сейчас просто молча обвивает мою талию руками и увлекает в медленно-топтательный танец, в анфас похожий на вальс?

— Никто не танцует, — шепчу, а сама заползаю ему руками на плечи. В ресторане шумно, играет музыка, и наверняка он не слышит мой шепот, но явно понимает, что я говорю.

— Мы танцуем. Этого уже достаточно, — говорит так же, только губами и шевеля. И я его понимаю так же, не слыша ни звука. Не понимаю, как это работает, но… Мне нравится. Пусть будет.

Этого и вправду достаточно. Потому что на самом-то деле, мира за пределами нас двоих нет, и людей нет, и даже этой музыки, что совершенно нам не подходит, нет.

— Ты великолепна, — и снова на беззвучном. Его восхищенные глаза, которыми он меня облизывает, и его ласковые руки, что прижимают меня к себе и отталкивают, чтобы