Ее шепот становился все тише и тише, пока не исчез вовсе. Габи исчезла вместе с ним.

Нина встала с колен Виктора и, слегка покачиваясь, вернулась на свой стул. Она боролась с невидимым туманом, загоняя его обратно в параллельный мир иллюзий и воспоминаний. Нина понимала, что язва отомстит ей за это, но она отпила пару жадных глотков вина, поскольку после подобных путешествий ее мучила нестерпимая жажда.

Отвратительно пойло – сделала Нина заключение о вине за четыре сотни долларов. Она сморщилась от горькой жидкости, пахнущей спиртом и орехами, но жажда отступила.

Через пару минут Виктор тоже пришел в себя. Он открыл глаза, словно только проснулся, и ошеломленный уставился на Нину.

Она была готова к его вопросам о ее даре. Они всегда задают ей одни и те же вопросы после того, как все заканчивается.

– Это ведь не правда? Ты все это выдумала? – спросил он, наконец.

Нина удивилась, что Виктор не задал вопросы вроде «как ты это делаешь?», или «что это было?», или «что еще ты умеешь?». Он сразу перешел к главным.

– Это – правда, – ответила она.

– Тебя не было там, ты не можешь знать, как она умерла.

– Я всегда знаю о смерти все. Я могу сказать, какого цвета у нее были ногти на ногах, и сколько сережек она носила в левом ухе. Я могу назвать точное время смерти и описать погоду за окном. Я даже могу сказать, о чем она думала в последний момент.

Виктор сглотнул.

– И о чем же она думала? – спросил он хриплым шепотом.

Нина глубоко вдохнула и произнесла:

– О том, что у нее прокисло молоко в холодильнике, и перед работой ей надо заскочить в магазин через дорогу.

Виктор застыл, сраженный столь жестоко-комичным фактом.

– Она не хотела умирать, Виктор. Это была случайность.

Виктор смотрел на Нину выплаканными глазами, сквозь которые изливалась измученная душа. Он был опустошен, и в то же время не мог не заметить загоревшийся крошечный огонек надежды где-то в зарослях его разросшегося до пределов чувства вины. Его дочь не хотела умирать. Он не убивал ее. Он не довел ее до суицида. Но все же он потерял ее.

В миллионный раз обвинив себя в ее побеге, он вдруг понял, что фитилек надежды по-прежнему горит, и это было невероятно! Виктор как будто заново наполнился жизнью.

–Никто не виноват в ее смерти, – Нина прервала молчание.

– Нет. Я виноват. Я должен был следить за ней, – Виктор сидел с закрытыми глазами, точно боялся увидеть обвинение в ее взгляде.

– У каждого человека свой путь. Ты не можешь контролировать людей, – спорила Нина.

– Но я должен был уберечь! Это мой родительский долг!

Виктор повысил голос, желая убедить Нину в собственной вине.

– Иногда происходят события, которых невозможно избежать. Не стоит искать в них причину или виновных. Они просто неизбежны, – заключила Нина.

Виктор хотел бы снова предаться самобичеванию, было что-то спасительное в этих попытках обвинить себя в смерти дочери. На каждый его аргумент Нина находила новый, опустошая запасы причин ненавидеть себя, которые Виктор накопил за все эти годы. Они словно играли в теннис, перекидывая мяч друг другу, и с каждым ударом силы его иссякали, и партия грозила подойти к концу. Тот, кто не отобьет мяч, проиграет, и все больше Виктор понимал, что это будет он.

Нина встала из-за стола, обозначая конец ужина.

– Вина долго гложет тебя, но ты ее не заслужил. Тебе необходимо найти прощение, – спокойно говорила Нина, будто они обсуждали что-то рутинное и банальное, как, например, что приготовить на ужин.

– Моя дочь мертва! Некому прощать меня, – произнес Виктор, хороня себя заранее.

И в то же время моля Нину про себя очистить его имя, оправдать, обелить.

– Я говорю о тебе. Ты должен простить себя сам, – также невозмутимо ответила Нина и вышла из-за стола.

Она подошла к креслу, где оставила полупальто, когда Виктор снова заговорил:

– Ты просто не знаешь, что я с ней делал.

Его голос осип на половине фразы, его вторая половина заставляла молчать о согрешениях, но чувство вины было сильнее желания хранить секрет дальше.

У Виктора были не простые взаимоотношения с дочерью. Они были извращенными. Виктор спал с собственной дочерью.

Нина взяла в руки пальто и повернулась к Виктору.

– О, нет, Виктор. Я знаю… я все знаю, – ответила она.

И она произнесла это так просто и так бесхитростно, словно не видела в его ошибках ничего гадкого или омерзительного. Она даже смотрела на него без злости или обвинений, без капли сострадания или хотя бы толики сочувствия. В ее взгляде было такое выражение, словно, вообще, ничего трагичного не произошло.

В который раз Нина убедилась, что любовь имеет много форм. Генерал избивал Дэсмонда до полусмерти, но в то же время любил пасынка. И эта любовь выражалась в желании военного максимально подготовить мальчика ко взрослой жизни, в которой встречается насилие, боль, предательство. Где сильный пожирает слабого, где сила правит над состраданием. Генерал заботился о будущем Дэсмонда, он хотел, чтобы его сын никогда не испытывал страха. Разве это не любовь? Пусть она выражалась спорными методами, но она диктовалась чистейшей заботой о мальчике.

Нина любит Эрика. И да, она, наконец, смогла признаться себе в этом. Но разве ее любовь не аморальная? Эрик – убийца. Он отнимает жизни ради собственной выгоды, ради бифштекса на тарелке. Он обменивает живые души на бездушные предметы комфорта и роскоши. Он понимает, что из-за наркотиков гибнут люди, пусть даже они сами делают выбор, но ведь он осознанно продает народу смертельный соблазн. Он знает, чем это может кончиться, но закрывает глаза, предпочитая думать о постройке нового ночного клуба в соседнем городе, чем о тысячах загубленных жертв. Но Нина любит его, и сама не понимает, почему.

Виктор любил свою дочь. Габи любила отца. И эта любовь тоже была дикой. Виктор никогда не принуждал свою малолетнюю дочь вступать с ним в интимную связь, это было обоюдное решение. Если, конечно, можно так утверждать в отношении десятилетней девочки, коей была Габи, когда они впервые переступили черту. И может, Габи и не винила отца в растлении, и даже искренне любила его всем сердцем, но ее внутренне духовное равновесие было пошатано, потому что ранняя сексуальная связь, никогда не проходит без последствий для психики. Так что, в каком-то смысле Виктор прав, обвиняя себя в том, что его дочь мотало из стороны в сторону, как неваляшку, в результате чего она посчитала лучшим выходом – побег в неизвестность.

Нина была Габриэлой несколько минут, и ей удалось прочувствовать всю полноту внутренней и с виду незаметной тревоги, которая заставляла девушку срываться с места и бежать с насиженных мест. Габи не понимала, что ее гнало, предпочитая думать о слежке отца, которая уже спустя год стала мнимой. Но Нина прекрасно знала, от кого бежала Габи. От самой себя. Так же, как и Нина от своих Монстров. Мия говорит, что Они – ее часть, но ты ведь не можешь разорваться надвое, а значит, и убежать от Монстров невозможно. И Габи сколь угодно могла бежать от собственных призраков: обвинение, стыд и ненависть к самой себе. Но все это было бесполезно, потому что они бежали вместе с ней, как тени, неотрывно и неотступно. Рано или поздно ей пришлось бы сразиться с ними. К сожалению, выбор перед Габи не предстал.