номере через сорок пять минут.

– Можно через час… – почти прошептала Леся.

– Через сорок пять минут, – приказным тоном повторил Калныньш. – От твоего дома до отеля не более получаса пешком.

Не дожидаясь ответа, он повесил трубку.

Леся не могла ответить на взволнованные вопросы матери, куда она уходит и кто ей звонил.

Она вышла на улицу. Летнее солнце играло, переливаясь, в лужах. Ветви фруктовых деревьев клонились под тяжестью плодов. Леся затравленно озиралась по сторонам и чувствовала непреодолимую зависть к каждому из людей – к водителю маршрутки, к торговке фруктами, к продавщице или девочке из парикмахерской… Их жизнь казалась ей в этот момент верхом мечтаний, а она шла в гостиницу навстречу судьбе – которой у неё не хватило сил противостоять.

Слёзы катились по щекам, и Леся вытирала их влажной салфеткой.

Из холла она набрала внутренний номер.

– Это я, – сказала она тихо, – Леся.

– Поднимайся, – сухо ответил Калныньш.

Едва она переступила порог и остановилась, не зная, что говорить и что делать, Калныньш молча, не удостаивая ответом её робкое приветствие, запер дверь ключом на два оборота, повернулся к Лесе и, по-прежнему не говоря ни слова, ударил её по лицу.

Она инстинктивно отклонилась назад, но тут же последовал удар с другой стороны. Леся сделала шаг к стене, руки безвольно повисли, слёзы покатились по щекам, она больше даже не пыталась закрываться руками. Калныньш бил её зло, молча, и остановился только тогда, когда увидел кровь.

– Тварь! – это было первое слово, которое она услышала между всхлипами. – Иди умойся, шлюха! – Калныньш толкнул еле держащуюся на ногах Лесю в сторону ванной. – Я тебя, дрянь, из подпольного борделя вытащил, и где твоя благодарность?

…Когда Леся немного привела себя в порядок, Калныньш сидел в кресле посреди номера, закинув ногу за ногу, и курил.

Не оборачиваясь, он вытащил из кармана и швырнул через плечо на ковёр несколько купюр в долларах.

– Это тебе на дорогу, дрянь! Послезавтра в восемнадцать ноль-ноль жду тебя на московской квартире, там, где обычно. Там и поговорим. А сейчас пошла вон отсюда! Выметайся, ну!

Леся осторожно подняла деньги с пола и выскользнула за дверь, прикрыв её за собой, не оставляя Калныньшу сомнений, что так и будет – что через двое суток она будет стоять перед ним в его съёмной московской квартире.

Он не ошибся – Леся явилась вовремя.

Но у неё было время зайти в квартиру на «Коломенской».

Там не было никого. Она позвонила Усольцеву на мобильный и сообщила, что вернулась.

– Угу, – сказал он рассеянно, так что нельзя было понять, недоволен он этим фактом, или ему всё равно.

Однако через несколько минут он перезвонил Наде.

– Дорогая, мы сегодня не встречаемся. Приехала жена.

– И что же теперь? – в Надином голосе слышались и обида, и огорчение, и неприятное удивление.

– Ничего, – ответил Усольцев, – встретимся через несколько дней. Всё будет нормально. Целую.

Он повесил трубку.

Надя сидела во дворе на детских качелях и кусала губы от злости на Лесю, о существовании которой она почти забыла за эти два месяца.

…Марк Калныньш встретил Лесю как ни в чём не бывало. Она побаивалась к нему идти, но он вёл себя так, как будто ничего не случилось, и они только что расстались лучшими друзьями.

Отдав текущие распоряжения и уже собираясь проводить девушку, Марк как будто внезапно вспомнил о самом главном.

– Да, чуть не забыл. Я думаю, в ближайшее время нам нужно будет с твоим мужем познакомиться лично. Скажи ему об этом.

Эти слова удивили Лесю. Калныньш всегда избегал непосредственных встреч с оппозиционными политиками, в том числе и с Алексеем.

– Я не говорю, что прямо сейчас, – уточнил он. – Возможно, через месяц, через пару месяцев. Но нам нужно обсудить дальнюю перспективу и понять, расходятся ли наши взгляды на отдалённое будущее.

Леся кивнула, хотя ничего не поняла в этих туманных фразах. Какую дальнюю перспективу имеет в виду Марк? Впрочем, она давно уже не стремилась понимать больше, чем ей полагалось. Так было спокойнее.

О планах Марка она сообщила – и практически дословно передала его слова – двум людям – мужу и куратору из ФСБ.

* * *

Год 2008. Октябрь

Приятная прохлада сухого осеннего вечера дохнула в лицо Артёму, когда он только вышел из метро «Баррикадная» после рабочего дня.

Годовщины восстания девяносто третьего года он старался не пропускать, не считая, конечно, лет, проведённых в неволе. Да и годовщина была полукруглая – пятнадцать лет. Неужели уже пятнадцать?

У метро он купил красные гвоздики и теперь медленно шёл по Дружинниковской, неся Мишке цветы. И всё равно, чёрт возьми, не верилось, что прошло уже пятнадцать лет, что он, Артём, успел окончить школу, отсидеть в тюрьме, устроиться на работу, а Мишка так и остался одиннадцатилетним пацаном…

Официальная часть митинга уже заканчивалась – к началу Артём никак не поспевал с работы, и народ уже рассеивался по парку вокруг импровизированного памятника мелкими группами, из-под полы появлялись бутылки водки, пластиковые стаканчики и хлеб с майонезом – закуска бедных…

Артём стоял у памятника один. Так же один, молча, он извлёк из внутреннего кармана чекушку, плеснул на землю, налил себе и выпил залпом.

«Вот такие дела, Миш».

Смеркалось. С ещё не разобранной звукоустановки доносились слова песни Картинцевой:

«У этих расстрелянных пушками стен, Под кровлей державного Дома, Распяты они на свинцовом кресте За верность народу родному. За верность России, за