Он задержал дыхание, боясь себя обнаружить, но никто не смотрел в его сторону. Он медленно проводил глазами всю компанию, которая не торопясь вошла в подъезд.

Дверь захлопнулась, щёлкнул магнит домофона. Только голоса ещё некоторое время доносились из окна лестничной площадки, слов было не разобрать, а потом они скрылись в лифте.

И ради чего стоило сюда приходить?

Артём поднялся со ступенек, разминая затекшие ноги.

«Доволен? Чего хотел, дурак, и чего получил?» – злился он на себя, а ноги сами шли быстрым, пружинящим шагом, переходя в неположенных местах пустынные после полуночи улицы района.

Только перед своим домом он замедлил ход.

Ему показалось – показалось ли? – что на скамейке возле подъезда сидит Надя.

Приближаясь, он ступал совсем тихо, чтобы не потревожить её. Надя была не одна – рядом с ней на лавочке расположилась ещё одна человеческая фигура, скрытая от глаз Артёма в тени стены.

– Метро уже не ходит, – сказала Надя своему собеседнику. Теперь уже не было сомнений, что это была именно она.

– Ничего страшного, возьму такси, – ответил мужской голос с характерными интонациями, хорошо знакомый по телепередачам, и даже живой, он не настолько отличался от аудиозаписей, чтобы Артём мог не узнать его сходу…

Усольцев?..

Что он здесь делает, да ещё и в такой час?..

Артём внезапно появился перед сидящими на скамейке.

– Добрый вечер, – поздоровался он максимально сдержанно, почти доброжелательно. – Прошу прощения, если помешал.

– Нет-нет, – улыбнулась ему Надя. – Присаживайся, конечно. Познакомьтесь. Это Алексей, мы с тобой смотрели его выступление по телевизору. Лёша, это Артём, мой… – она на секунду замялась. – Мой сосед по лестничной площадке.

«А полгода назад скорее представила бы братом», – вдруг с досадой подумал он.

– Очень приятно, – Усольцев встал навстречу Артёму.

Теперь, в свете яркой голой лампочки над подъездной дверью, он мог рассмотреть человека, протягивавшего ему ладонь для рукопожатия. Это был налысо бритый высокий мужчина лет тридцати с резкими чертами лица, с самоуверенным взглядом, с волевым подбородком. Кожаная куртка на нём была расстёгнута, и концы пояса висели свободно.

«А ведь если его сейчас ударить, да кулаком по этой поганой роже, даже ведь сдачи не даст, сволочь», – промелькнула шальная мысль, и Артём уже ясно представлял, как бьёт Усольцева, и как тот уклоняется от ударов, или убегает, или падает, но не бьёт в ответ – это ясно как божий день…

Наваждение длилось не более одной-двух секунд, и он спокойно пожал протянутую руку Усольцева.

– Рад познакомиться.

Он уже взялся за дверную ручку, когда услышал голос Нади:

– Может, посидишь с нами? Или ты торопишься?

– Нет, извини, – быстро ответил он, – я домой. Время позднее. Очень устал, а завтра на работу. Всего доброго.

Артём с силой закрыл за собой подъездную дверь, словно не давая своим колебаниям вырваться наружу, решительным жестом отсекая предложение остаться, и пошёл вверх по лестнице, не оборачиваясь. Повернул ключ в двери, в квартире было темно, все уже спали. Он закрыл за собой входную дверь, разулся, прошёл в комнату и упал на постель, не раздеваясь. Только теперь он почувствовал страшную давящую усталость, которой не было ни тогда, когда ждал Махмуда возле его дома, ни тогда, когда встретил Надю с Усольцевым. Усталость навалилась внезапно, сжимая металлом виски, и последнее, что сделал Артём, перед тем, как провалиться в тяжёлый сон, уже почти автоматически – он завёл будильник, звонок которого должен был поднять его через четыре с половиной часа. Веки сомкнулись, и ничто не могло разбудить его до этого звонка – он даже не прислушивался, поднялась ли к себе домой Надя, хотя при желании тонкие межквартирные перегородки вполне позволили бы это услышать…

…Артём не знал и не мог знать о событии, которое произошло несколько дней назад, а если бы и знал – вряд ли придал бы этому значение.

…Куратор вызвал Лесю Усольцеву внезапно, когда она этого совсем не ожидала, и говорил с ней жёстко и на «Вы», держа дистанцию, чего не бывало с момента их знакомства.

Такого официального тона она тем более не ожидала.

– Олеся, Вы сейчас расскажете мне всё, – сказал ей куратор.

– Что – всё? – она даже не поняла, о чём речь, и смотрела на него широко раскрытыми испуганными глазами.

– Всё, начиная с самого начала, – повторил куратор, сверля её немигающими зрачками. – Начиная с того, как Вы, Олеся, оказались в России. Откуда, кто Вас привёз и зачем. Я Вас слушаю. Ну?

Леся колебалась не более нескольких секунд. Может быть, на мгновение где-то в самых глубинах сознания шевельнулось воспоминание о том, чем она обязана Калныньшу, но не более того. И она начала рассказывать всё – про Украину, про Остров, про Энрике, про Калныньша, который вытащил её оттуда, даже про погибшую подругу Марту – впрочем, Марта куратора не интересовала – и дальше про Усольцева и про всё, что могла вспомнить.

Куратор слушал её, не перебивая. В нагрудном кармане его пиджака бесшумно работал электронный диктофон – очередная техническая новинка.

Под конец рассказа у Леси перехватило горло, на глазах выступили слёзы, и голос её стал прерываться.

– Не надо так, Олеся, – сказал куратор уже более ласково, – всё не так страшно. Не плачь.

И в первый раз за этот вечер коснулся её руки.

Девушка разревелась громко, в голос, закрыв лицо руками.

Он молча смотрел на её истерику и терпеливо ждал.

– Это всё, Олеся?

Она беззвучно кивнула.

– Вытри слёзы.

– Отпустите меня, – всхлипнула Леся, – я так больше не могу.

– Куда отпустить?

– На Украину… К маме…

Куратор на минуту задумался. «Надолго?» – хотел он спросить, но очевидно, что Леся не могла бы сейчас ответить на этот