моих лет, – она снова кокетливо подмигнула, нарываясь на опровержение своего возраста, но он этого не заметил. – Будешь видеть, что у кого на лице написано…

Артём промолчал, кусая губы. Если о чём-то знала Татьяна, то об этом знал весь микрорайон.

– Да ты не грусти, – утешала его кассирша, – Сегодня нашла она себе кавалера, а завтра его ветром сдует. Бабы – они сейчас все такие, сегодня с этим, а завтра с третьим, дождёшься, и тебе перепадёт…

– Ладно, Тань, я пойду, удачи тебе, – Артём в первый раз назвал соседку по имени.

– И тебе счастливо, Артёмчик, не скучай, заходи в гости!..

Занятый своими мыслями, Артём так и не понял, зачем к нему подходила эта баба.

Он поднялся на один лестничный пролёт.

Здесь, на яично-жёлтой стене возле мусоропровода, красовались корявые рукописные строки, оставленные кем-то из юных жильцов подъезда, видимо, считавшим себя остроумным:

«Умей смеяться, когда грустно, Умей грустить, когда смешно. Умей казаться равнодушным, Когда тебе не повезло».

Артём отвернулся и быстро пошёл к себе в квартиру.

* * *

– Зима. Снежки. Варежки. Ваня. Ванечка…

До подъёма оставалось ещё почти полчаса, но загорелый курсант не спал. Он лежал и думал – это было единственное время суток, когда никто не мешал ему думать, когда однокашники смотрели последние сладкие сны перед очередным днём тяжёлых изматывающих тренировок.

Через двадцать шесть минут прозвучит сигнал подъёма, он вскочит, наденет форму с буквами U.S. и станет одним из них.

А пока он думал о матери.

О своей биологической, или, как сказали бы русские, – родной матери.

Ведь была же и у него когда-то мать? Женщина, которая его родила? Кормила грудью? Называла Ваней, Ванечкой? Кто она? Жива ли и почему его бросила? Он ничего о ней не знал, кроме фамилии – фамилия её была, должно быть, Белякова.

Попытки вспомнить самому были безрезультатны. Как ни силился, он не мог вспомнить ни её рук, ни лица, ни голоса – ничего, кроме нескольких далёких слов. Тщательно вычищенные детскими психологами глубины памяти глухо молчали, и порой он уже сам себе казался безумцем…

Оставалась только надежда. Надежда умирает последней.

Зима. Снежки. Варежки.

Глава седьмая

– Настя, посмотри, какая удивительная берёзка!

Вероника пробежала вперёд по вьющейся вдоль озерца тропе и остановилась у необычного дерева. На высоте примерно полутора метров над землёй ствол переламывался и шёл вниз под углом, но вдруг переламывался вновь и рос уже вертикально вверх.

Девушка осторожно потрогала второй, нижний изгиб ствола, покрытый твёрдым мозолистым наростом.

– На чём же она держится? – Вероника обращалась уже не только к остановившейся рядом с ней подруге, но и к самой себе. – А ведь высокая уже, взрослая берёза, не первый десяток лет растёт, значит, выдержала и дожди, и грозы, и вес снежного покрова на ветвях, представляешь? – Она ещё раз восхищённо потрогала изгиб дерева. – Вот что такое воля к жизни!

– Да, красиво! – ответила Настя, и это относилось как к берёзке, так и к Вероникиным словам.

– Ну, пошли купаться!

Вероника обернула вокруг головы крупные тёмные косы – волосы у неё были почти чёрные, материнские, а глаза – голубые, отцовские – и её стройная узкая фигура легко соскользнула с берега в воду.

– А водичка что надо!

Настя тоже скинула платье и босоножки и поплыла вслед за подругой.

Летние каникулы начались у них несколько дней назад, после того, как, сдав все экзамены, Анастасия Александровна Матвеева и Вероника Юозасовна Шульга получили аттестаты о неполном среднем образовании одной из русскоязычных школ Донецка.

Выбравшись на берег, Вероника распустила длинные волосы и снова поднялась на несколько метров вверх, шлёпая по мягкой изумрудной траве. Необычная берёзка влекла её. Девушка была босиком, и с мокрого купальника стекали струйки воды.

«Совсем как у людей», – подумала она, с нежностью касаясь ладонью огрубевшего ствола.

* * *

Калныньш был в бешенстве.

Он не сразу обнаружил исчезновение Леси и не сразу об этом задумался – в конце концов, у него было слишком много дел в Москве, и она была, что ни говори, слишком незначительной персоной, чтобы думать о ней постоянно и отслеживать все её перемещения. Однако через пару недель кто-то из его агентов в оппозиции случайно обмолвился, что Олеся Усольцева сбежала на Украину насовсем и возвращаться не собирается, а Алексей уже завёл себе любовницу – какую-то малолетнюю куклу – Марк с трудом погасил приступ ярости, напугав незадачливого агента, который не придавал большого значения таким вещам.

А Леся находилась в это время в своём маленьком городке, в Днепропетровской области, в квартире матери, и отдыхала от московских дел. Ей казалось, что в её жизни с ними покончено навсегда.

Тем более она была удивлена, когда на её мобильный телефон, который знало очень ограниченное число людей, раздался звонок с незнакомого номера.

Случилось это месяца через два после её приезда домой, когда она уже стала забывать о своей прошлой жизни.

– Олеся, – назвал её по имени холодный голос Марка Калныньша, и сердце рухнуло вниз.

Ей захотелось отключиться, выбросить к чертям телефон, но страх, обволакивающий страх, который она никогда не могла преодолеть, не дал ей это сделать. Страх сковал её волю и подчинил воле врага.

– Я слушаю, – пролепетала она еле ворочающимся языком.

Калныньш произнёс название единственной дорогой гостиницы в городке, где он остановился.

– Я жду у себя в