— Кража! — предположил камердинер.

— Но почему лицо этой женщины показалось мне знакомым… — озадачился граф.

Слуга, радуясь случаю блеснуть своей превосходной памятью, тут же встрял:

— Неужели не признали, Евгений Владимирович? А я так сразу! Это же табачница с Седьмой линии. Только что истаскалась вся, полиняла, а лицо ведь то же! И родинка приметная под глазом — издаля видать!

— Верно, — согласился Шувалов, — она!

Он с содроганием вспомнил, как семнадцать лет назад кузен поклялся ему своим будущим ребенком, что у него никогда ничего не было и не будет с этой лавочницей. И вот табачница проникла в его дом, явно тайком и явно не с добром.

— Придется побеспокоить кузена, — решил граф. Направившись к парадному крыльцу, он рассуждал вслух: — Ей нечего тут делать, он обязан знать о ее «визите».

— И о шкатулке, которую она утащила! — добавил камердинер.

— Ты в этом уверен?

— Такая большая шкатулка. — Вилим показал размер, раздвинув ладони примерно на три вершка. — С виду как для драгоценностей…

Последние слова слуги заставили Евгения ускорить шаг. Он ворвался на половину князя в полной уверенности, что ограбление совершено именно там. К кому же еще в этом доме могла явиться табачница?!

А между тем спешить следовало в другое крыло особняка, где обитала княгиня. Ольга Григорьевна была заранее извещена Зинаидой, скрывавшейся под именем немки Августы Гейндрих, что та намерена явиться к ней ранним утром, когда даже прислуга в доме еще спит. Головина, будучи умной женщиной, прекрасно понимала, что навязчивая гостья на этот раз прибегнет к шантажу. Княгиня уже решила швырнуть вымогательнице какую-нибудь безделушку стоимостью в несколько тысяч рублей в обмен на молчание. Она загодя поставила на будуарный столик шкатулку с драгоценностями, готовясь заплатить «проклятой немке», лишь бы все тайное оставалось тайным. Однако княгиня не догадывалась обо всей глубине падения Зинаиды и о том, каких размеров достигли ее аппетиты.

Купец, на чьих хлебах та припеваючи жила последнее время с Элеонорой, неожиданно прогорел на какой-то сделке и даже попал под суд. Оставшись без средств, без покровителя, растерянные женщины вынуждены были искать себе новое пристанище. Элеонора тут же сняла грязную комнатушку на Девятнадцатой линии, с деревянными топчанами вместо кроватей, с крысами в стенах, с вонючей лоханью в сенях, зато всего за пять рублей в месяц. На деньги, вырученные от продажи платьев и украшений, подаренных купцом, она намеревалась существовать, пока не сыщется новый ценитель ее прелестей. Двум закадычным приятельницам стало тесно и неудобно жить вдвоем. Элеонора прямо заявила бывшей «мамочке», что денег в обрез, богатых купчиков на горизонте что-то мало, и пора бы гостье уже и честь знать. «Потерпи еще неделю! — уговаривала Зинаида. — Мотька сказала, что этот треклятый барон должен уехать к себе за границу. Тогда я верну свои денежки и тебя не обижу!» — «Так ли?! — в лицо ей смеялась бывшая рабыня. — Вернешь! Не обидишь! Держи карман шире!» — «Хорошо! У меня завтра же будут деньги! Увидишь!»

Зинаида попросила у хозяйки дрянной квартиры бумагу, перо и чернила. Подслеповатая старуха в старинном салопе вползла к новым жиличкам со стонами и жалобами на дороговизну питерской жизни. Помянула покойного мужа-чиновника, при котором она горя не знала, начальство, урезавшее ей, бедной вдове, пенсию и под конец заломила за лист простой бумаги — копейку, за перо — две, а за пузырек бледных, немилосердно разбавленных чернил — весь пятак.

— Вот выжига! — скрипнула зубами бывшая табачница. — Всей этой дряни цена полторы копейки. Ну, однако, куда мы с тобой попали, Элеонора! Не остаться бы тут без последней рубашонки!

Зинаида мгновенно сочинила записку княгине Головиной, в которой просила принять ее завтра ранним утром. Она обещала сообщить нечто очень важное, а в целях предосторожности, чтобы не столкнуться с князем, предлагала княгине впустить ее в дом через черный вход. Выпросив у Элеоноры полтинник, она отправила на Каменный остров посыльного и вскоре дождалась его с положительным ответом. Головина написала всего два слова: «Я согласна». В них заключались все надежды обнищавшей лавочницы.

Ночь Зинаида провела беспокойно, ворочаясь на досках топчана, едва прикрытых рваным бельем, слушая возню крыс в насквозь дырявых стенах и храп Элеоноры. Она вновь и вновь мысленно прокручивала задуманный ею дерзкий план и не находила в нем изъянов. Заснуть так и не пришлось.

Зинаида поднялась еще затемно, оделась, взяла из ридикюля Элеоноры денег на извозчика. Затем на цыпочках выскользнула из комнаты.

Княгиня тоже не сомкнула глаз той ночью. Но мучило ее не то, что предстоит новая встреча с Августой Гейндрих. Ольгу терзала навязчивая мысль, разъедавшая ей душу последнее время. Она давно пришла к выводу, что семнадцать лет назад князь подменил не только ребенка, но и ее саму. Все эти годы княгиня жила не своей жизнью, а жизнью какой-то другой женщины, неведомой матери неведомой — а что она знала о Татьяне?! — девочки. Настоящая княгиня Головина умерла вместе со своей малюткой, она же нынешняя является только подделкой, оболочкой. Головина сознавала, что подобные идеи приведут ее к помешательству, но ничего не могла поделать и все думала о двойниках. Думала каждую минуту.

Августа Гейндрих проникла в комнату тихо, и если бы не крепкий запах гвоздичных духов, угнездившийся в складках ее потрепанного платья, Ольга бы не сразу заметила гостью у себя в будуаре.

— Вы пришли за деньгами? — Она едва взглянула на скромно поклонившуюся лавочницу. — На столе стоит шкатулка. Возьмите любое украшение, только уж такое, чтобы вам хватило раз навсегда… И убирайтесь. Я больше вас не приму!

— Однако вы не церемонитесь! — Зинаида была задета и не пыталась этого скрыть. — Но я не нищенка и не прошу подаяния. Поговоримте лучше о том, что из ваших хваленых драгоценностей принадлежит мне по праву! Как вы сами решите, так и будет! Вам лучше знать, на какие подарки способен в минуты увлечения ваш сиятельный супруг!

— О чем вы? — изумилась княгиня. Положительно, у этой подозрительной особы был дар сбивать людей с толку.

— Вы не подозреваете, на какие жертвы я добровольно пошла, чтобы в вашей семье царили мир и согласие! — Зинаида кашлянула, вынула из рукава нечистый носовой платок и быстро промокнула мнимые слезы. — Я любила вашего мужа, — не без дрожи в голосе призналась она. — И он… смею думать… тоже был в меня влюблен…

— Вы, по-видимому, та самая табачница, — смерила ее взглядом Головина.

— Та самая, — с вызовом ответила Зинаида. — И видит Бог, если бы не смерть вашей бедной новорожденной девочки, моя жизнь пошла бы совсем по-другому.

— А вас-то это каким краем задело?!

— Не задело, а втоптало в грязь, уничтожило! — Разволновавшись, бывшая табачница заговорила тоном самого искреннего убеждения. — Когда князь сказал мне, что ваша дочь умерла, а вы еще не пришли в сознание, это я предложила ему взять новорожденную девочку и потом надолго уехать за границу, замести следы. Так он и поступил. А ведь если бы ваша дочь на радость всем выжила, то я все эти годы была бы любовницей князя! О, за это я могу ручаться, он был влюблен так страстно, ценил мою благосклонность так высоко! И поверьте, сейчас я могла бы похвастаться прекрасным домом, лучшим выездом в Петербурге, и уж конечно, драгоценностей у меня было бы без счета! Так что ваше предложение взять любую побрякушку из этой шкатулки — такая страшная насмешка над моей погубленной жизнью, какой и сам дьявол бы не придумал! — По щекам Зинаиды покатились слезы, было видно, что она искренне верит в то, что говорит.