Александр Христофорович нервничал еще и потому, что на этот раз деятельность известного в прошлом шпиона была направлена против него лично. Обольянинов покушался не только на его сейф с бумагами, но и на саму жизнь начальника Третьего отделения.

— Никуда он не денется, ваше превосходительство, — уверено произнес статский советник. — Сегодня ночью или завтра утром обязательно прибудет. Он едет по России неспешно, потому что до сих пор не уверен в правильности своего решения и все еще взвешивает все «за» и «против»…

Савельев будто в воду глядел. На следующий день, в девятом часу утра, один из шпиков, бдивших у окна, обратился к Нахрапцеву шепотом, чтобы не разбудить товарища, дежурившего всю ночь: «Ваше высокоблагородие, карета подъезжает к особняку. По всему видать, иностранная…»

Украдкой выглянув из-за шторы, Андрей Иванович убедился, что у дома напротив остановилась черная, изящной формы карета с золотой отделкой. Лакеи в черных ливреях с золотыми позументами, с виду итальянцы, спрыгнули с козел. Один бросился отпирать ворота особняка, другой, почтительно склонившись, открыл дверцу кареты. Пожилой человек, показавшийся оттуда, был одет по последней моде и глядел парижским франтом. Он осмотрелся по сторонам и быстро прошел в дом.

— Ну вот вы и дома, сеньор Обольянинов, — с ехидной усмешкой произнес коллежский секретарь и приказал соглядатаю: — Живо бери извозчика! Гони в канцелярию!

Вскоре явился Савельев. Как и Нахрапцев, он был сегодня без мундира, в штатском платье. Его обычно суровое лицо освещала улыбка.

— Главное, не спугнуть зверя, — обратился он к подчиненному. — Граф должен благополучно добраться до Царского Села и ничего не заподозрить. Следовать за ним в Царское нам нет никакого резона…

— Встретим его прямо там? — догадался Нахрапцев.

— Именно. Пускай он сначала даст задания своим шпионам, а уж потом поглядим, что с ним делать…

Савельев пробыл в номере Гольца до обеда, пока не явился хозяин гостиницы и не пригласил его откушать в ресторане.

— Ты уж, Андрей Иванович, отсюда ни на шаг, — сказал Дмитрий Антонович на прощание коллежскому секретарю. — Как увидишь, что граф засобирался в путь, шли гонца с весточкой. А я уже сегодня ночью буду в Царском…

Статскому советнику был приготовлен в ресторане отдельный кабинет. Туда прислали лучшие блюда дежурного меню — пахучую пряную солянку, зайца, тушенного с грибами, заливного осетра, сладкие пироги с бараньими почками — ресторатор следил за кулинарной модой и стремился угодить даже англоманам. Савельев, весьма умеренный в еде и уже много лет равнодушный к возлияниям, поблагодарил хозяина, с усмешкой заметив:

— У вас до того отменно поставлено дело, что можно было бы и «Умбракулом» снова назваться, без урона для репутации. Как говорится, быль молодцу не укор!

— Сохрани нас Господь, ваше высокородие, — в неподдельном страхе перекрестился хозяин, — от имени антихристова и мерзких дел его…

Пожелав статскому советнику приятного аппетита, он поспешил удалиться. Оставшись в одиночестве, Савельев задумался.

Из Парижа вчера пришли бумаги, касавшиеся виконтессы Элен де Гранси. Теперь Дмитрий Антонович полностью восстановил историю исчезновения Елены Мещерской. Она каким-то фантастическим образом отбыла в Лондон на торговом судне, капитаном которого являлся виконт де Гранси. Вот почему напрасным делом оказалось искать ее в Петербурге. А Савельев наивно полагал, что без документов беглянка не сможет преодолеть ни одной заставы. Итак, все вопросы были разрешены, кроме одного, самого мучительного. Куда делся ребенок, которого тогда носила под сердцем Елена? Его ребенок… Елена вернулась в Россию с воспитанницей, но чутье говорило статскому советнику, что виконтесса не стала бы подобным неуклюжим образом маскировать свою дочь. «Безусловно, ребенка она тогда потеряла, — решил сыщик. — Немудрено, после стольких испытаний, гонений, тюрьмы… Разве могла она все это перенести безнаказанно? Сама почти еще дитя! Балованная, нежная…»

На душе у него кошки скребли, он вспоминал короткую и нелепую историю своей женитьбы с еще большей горечью, чем обычно. Все эти годы его слегка утешала надежда, что когда-нибудь он встретит Елену, сумеет вымолить у нее прощение и увидит, наконец, своего ребенка. Савельев не уставал поражаться тому, как давняя, случайная встреча с юной графиней в придорожном трактире изменила русло его жизни. Мутный, бурный поток, то и дело выходивший из берегов, внезапно остепенился, очистился от грязи и потек по надежному, спокойному пути. Правда, той, что сотворила это невольное чудо, не было рядом. Странно, но отсутствие Елены, своей законной и все же призрачной жены, Савельев ощущал куда более остро, чем присутствие в своей жизни реальных людей из плоти и крови. Не любя ее, он по ней скучал. Совсем ее не зная, вел с нею мысленные долгие споры, пытаясь оправдаться в давнем грехе. В каком-то смысле он был женат прочнее и удачнее, чем многие его сослуживцы, тянувшие семейную лямку бог о бок с опостылевшими женами.

Конечно, узнав, что Савельев женат, его непременно расспрашивали о загадочно отсутствующей супруге. Интересовался этим вопросом и министр полиции Сергей Кузьмич Вязьмитинов, позже — министр внутренних дел Виктор Павлович Кочубей, а также Бенкендорф. Савельев, не моргнув глазом, лгал, что супруга его находится в Костроме, в доме умалишенных. «Ее родители скрыли от меня, что в их семье передается наследственное сумасшествие по женской линии… — с самым убедительным видом говорил он. — Не прошло и полугода после венчания, как для меня сделалось очевидным то, о чем они пытались умолчать… Я мог бы развестись с бедняжкой, но для нее этот брак имеет огромную ценность, так что я не могу нанести ей последний удар. Приходится ждать, когда Господь развяжет меня естественным путем!» Этот необычный рассказ неизменно вызывал сочувствие у начальства и останавливал как дальнейшие расспросы, так и попытки сватовства. Дмитрий Антонович был на хорошем счету у всех министров, и никому из них не приходило в голову проверить его биографию. Он имел так много заслуг в настоящем, что не находилось охотников ворошить его прошлое. Будучи еще старшим полицмейстером Гавани, Савельев прогремел на всю столицу акциями по массовой поимке воров и бандитов. Уже тогда он был принят во многих знатных домах. Один эпизод из его службы разошелся по городу в качестве анекдота. Однажды к нему в управу привели растерянного, бледного господина в шубе на куньем меху. За ним под локти влекли орущую благим матом бабу. Оказалось, что женщина угодила под сани этого господина, и тот бы протащил несчастную еще несколько саженей, если бы не квартальный Селиванов, выскочивший на крик из подворотни и схвативший лошадь под уздцы. Женщина чрезвычайно настойчиво демонстрировала полицмейстеру синяки и ссадины, указывала на разбитое в кровь лицо и требовала, чтобы обидчика заковали в кандалы. «Дайте ей пять рублей на лекарства, — посоветовал растерянному господину Савельев, — и ступайте с миром. Она тотчас успокоится, еще и благодарна будет. Какие там кандалы!» — «Вот оказия, — развел руками тот, — как на грех, ни копейки с собой нет!» Тогда полицмейстер достал свой кошелек и, отсчитав пять монет, протянул их господину в куньей шубе со словами: «После отдадите»… Господин этот оказался профессором университета, и впоследствии Савельев сделался частым гостем в его доме. «Ты чего ушами-то хлопаешь, Митя? — заметил ему по-родственному министр полиции Вязьмитинов. — Поступай в университет, просись под крыло к своему профессору. Это прежде можно было, едва грамоту зная, в чинах возвыситься. Еще при матушке Екатерине примеров тому довольно имелось, да нынче устарели те примеры-то!» Так в тысяча восемьсот шестнадцатом году бывший гусар стал прилежным слушателем факультета правоведения, а по окончании его был взят на службу в Министерство внутренних дел, заменившее в девятнадцатом году Министерство полиции, в особую канцелярию при министре Викторе Павловиче Кочубее, занимавшуюся следствием по уголовным делам.