— Вы, ваше высочество. Вы спорите.

— А это тот случай, — спросил я, — когда беглецам помогать обязательно? Они что, погорельцы? От пожара и голода бегут? От наступающей армии грабителей… это не про нашу, мы хорошие, а все остальные — грабители и насильники, от которых надо бежать, а мы должны давать кров, еду и защиту… ну, в общем-то, как бы должны.

— Беглецам всегда оказывают помощь, — отрезал он.

— Пока не знают, — возразил я, — от кого бегут. А если точно знаем, что бегут разбойники от правосудия?

Он сказал твердо:

— Ад — зло. Бегущим оттуда нужна помощь.

Альбрехт смотрел то на него, то на меня, наконец спросил:

— Ваше высочество?

Я вздохнул, развел руками.

— Граф, налейте снова, да пополнее. Я вижу по вашей руке, что кувшин полон. Не надо утаскивать его в свои покои и там предаваться разнузданному с фрейлинами, которых еще нет, но точно будут… В общем, будь я простым воином, тоже так бы рассуждал. Но я правитель, должен заботиться не только об отдельных человечиках… но и о вверенной мне мною стране. В первую очередь о тех, кто живет сейчас. Если эти удравшие из ада начнут их резать, как скот… а они начнут!.. то я обязан защитить население.

Альбрехт заглянул в кувшин, в самом ли деле там прибавилось, удовлетворенно кивнул и наполнил все три кубка доверху.

— Я тоже, — пробормотал он отстраненно, — как и герцог, полагаю, что сбежавшим нужно помочь.

Мидль наклонил голову.

— Спасибо, граф, за понимание.

— С другой стороны, — продолжил Альбрехт, — разве у них не было права выбора, когда жили… ну, как мы живем сейчас?

Мидль буркнул:

— Бывает, выбора нет.

— Выбор всегда есть, — возразил Альбрехт. — Никого насильно в рай не тащат! Если творили преступления, то в ад попали за дело. Насколько знаем, ангел отчаянно борется за каждую душу, но если чаша грехов опускается до самого дна, то как можно не уступить, оставаясь справедливым?

Мидль сказал с неприязнью:

— Справедливость к дьяволу?

— Справедливость должна быть ко всем, — отрезал Альбрехт и высокомерно приподнял лицо. — Иначе какие мы благородные рыцари?

Он красиво поднял кубок и красиво сделал большой глоток, не меняясь в лице, только глаза заблестели довольно.

Мидль повернулся ко мне и сказал, глядя в лицо:

— Ваше высочество, я бы все-таки рекомендовал вообще не влезать в эти сложные вопросы. В них философы увязают, как мухи в патоке, а что можем сделать мы?

— Философы просто умничают, — сказал я, — они ни за что не отвечают, а мы, к сожалению, люди действия и поступков. Потому точно нужно определиться, сбежавшие из ада… преступники или нет?

Мидль смолчал, он уже высказал свою позицию достаточно четко, Альбрехт же после третьего хорошего глотка поблагодушничал и ответил мирно и рассудительно:

— В общем… но только в общем. Я бы все-таки посоветовал, ваше высочество, не спешить и каждый случай рассматривать отдельно, а не совокупно.

Я взглянул на него настороженно.

— Вы намекаете…

Он кивнул.

— Совершено верно. Общие нормы: не укради, не убий и прочие — не меняются, однако… за сотни лет некоторые преступления стали как бы не и преступлениями, в то время за другие раньше только грозили пальчиком, а теперь рубят головы… И вообще, ваше высочество…

— Что?

Он налил себе вина еще и спросил тихонько, даже не глядя в мою сторону:

— А нельзя… просто увильнуть?

— Как? — сказал я со злостью. — Но если они сейчас, вырвавшись в наш мир, сеют смерть и ужас. Это и есть самая коварная ловушка дьявола!.. Я просто не могу отказаться!..

Мидль произнес с достоинством:

— Я про это и говорил, что иногда не бывает выбора. Он как бы есть, но на самом деле его нет. Для простого человека выбор есть всегда, для благородного — нет!

Альбрехт напомнил:

— Если увильнуть не удается, то как вы будете разбираться в каждом конкретном случае?

— Я не знаток церковной юриспруденции, — отрезал я. — Да, сперва взгляну, насколько виноват, потом вдарю… но особенно вникать не стану. Мне для полного щастя недостает отменить решение суда предыдущей инстанции!

Альбрехт криво усмехнулся.

— Да уж… Это восстановить против себя и ангела, и дьявола. Хотя…

— Что? — спросил я нервно.

Он проговорил задумчиво:

— С вашего высочества станется.

Я сказал сердито:

— Сплюньте, дорогой граф! И фигу покажите. Как вы умеете, одну из-под локтя, а вторую из-под колена. Я даже с самым маленьким кузнечиком не желаю ссориться!

— С кузнечиками и я не желаю, — согласился Альбрехт.

Мидль опустил чашу с недопитым вином так быстро, что почти уронил. Мы оба обернулись к нему, он смотрит то на меня, то на Альбрехта, как на привидения.

— Ваше высочество…

— Слушаю вас, герцог?

— Это, — проговорил он с трудом, лицо смертельно побледнело, а губы стали совсем синими, — это был что… не просто… философский вопрос?

После их ухода создал большую чашу вина, а затем сделал то, что никогда еще в жизни не делал: выпил. Сам, без гостей. Обычно вино для меня только приправа к общению, да и то потому, что другие почему-то без него не могут, но сейчас сперва вино, потом крепкий кофе, чтобы лучше вштырило, однако лишь сердце стало колотиться чаще да какая-то нервная дрожь и ощущение, что нечто потихоньку поднимается изнутри.

Нет, Терроса самого по себе уже нет, он убит, уничтожен, растворен во мне. Его мрачная сила лишь подпитала мою темную сторону, и без того весьма даже не хилую. Из-за нее приходится сдерживать себя, чтобы не наорать на верных мне и преданных, не отдавать приказы истребить всех несогласных с нашим вторжением, нет оппозиции — нет проблем; вообще не распускаться, к чему так и тянет, когда чувствуешь свою мощь, а верные вассалы все настойчивее требуют опустить на мое мудрое хотя бы с виду чело королевскую корону.

Вообще-то, если совсем уж честно, хотя обычно хитрим даже перед собой, Террос, скорее всего, ни при чем. Это мрачное влияние властелина ада так подействовало, что весь отерросился. Вообще-то и без него был еще тем терросом, да и кто из нас не террос хотя бы в редкие минуты жизни, когда даем нашей темной сущности вырваться на волю?

Нет уж, это для меня слишком, пусть на этот раз Вельзевул обходится своими силами.

К обеду пришел Макс, чем удивил не только меня, обычно днюет и ночует со своими солдатами, выбрал момент и подошел тихонько.