Макс подошел к аппарату, снял трубку.

— Але! — сказал он. — Кравцов на проводе.

— Макс Давыдович! Это Коноплев из Реввоенсовета! Срочно приезжайте, Лев Давыдович просил как можно скорее!

— Что случилось?

— Беда! Нарком в больнице, прободение язвы!

"Твою мать! — ошалело подумал Кравцов, кладя трубку на место. — Не судьба, значит… Вернее, судьба…"

3.

— Или-или, — пожал плечами Макс. — Если сомнут вас, а вас теперь непременно сомнут, нас всех по этапу отправят, не сомневайтесь! Возможно, не сразу, но конечный пункт — подвал на Лубянке…

Он прекрасно представлял себе, что сейчас происходит с Фрунзе. Было пять часов утра, а перфорация произошла[76], по-видимому, около полуночи. Как ни странно, этот раздел физиологии и патологии желудочно-кишечного тракта Кравцов помнил в мельчайших подробностях, словно учил тему буквально вчера. Все симптомы, периоды, и все опасности…

"Наверное, поднял что-то тяжелое или резко нагнулся, — решил Макс, едва услышав о случившемся. — И возраст у него для прободения самый подходящий… Господи, но как же ему больно сейчас!"

Период болевого шока длится шесть — семь часов, а беда случилась загородом, и, обколов наркома морфием в местной больничке, его везли сейчас на машине в Москву.

"Выраженное напряжение мышц живота… резкая бледность кожи… дыхание прерывистое…"

Выехали около часа назад, значит, еще три-четыре часа в дороге, и каждый толчок на выбоине отдается нестерпимой болью в животе…

"Пульс замедлен… артериальное давление низкое… возможно, возбуждение…"

Если довезут живым, это будет уже в семь — восемь часов утра. Вторая фаза: мнимое благополучие.

"Боль спадет, но зато вплотную приблизится опасность гнойного перитонита…"

Срочное хирургическое вмешательство может помочь, но Кравцов почему-то сильно сомневался в исходе. Сильные боли могли убить Фрунзе и сами по себе, но у глубокой анестезии имелись свои собственные опасности, которые, кстати, и вызвали по официальной версии смерть Михаила Васильевича в той, другой реальности.

"Срочная операция… Но кто и когда? И как?"

Как ни хотелось думать о хорошем, в голову лезли черные мысли. И, судя по нервной суете в Реввоенсовете, не у него одного…

— Или-или, — пожал плечами Макс, отвечая на не заданный, но подразумеваемый контекстом разговора вопрос. — Если сомнут вас, а вас теперь непременно сомнут, нас всех по этапу отправят, не сомневайтесь! Возможно, не сразу, но конечный пункт — подвал на Лубянке…

— Глупости! — резко, едва ли не с гневом, возразил Троцкий. — Вы понимаете, что несете, товарищ Кравцов?!

— Глупости… — Кивнул Макс. — Тогда вот, извольте ознакомиться, товарищ Председатель Реввоенсовета.

История повторялась, только Ульянова не надо было пугать, а вот Троцкого к победе приходилось гнать шпицрутенами. И папочку эту с несколькими заветными документами Макс готовил не зря. Не напрасно хранил, рискуя головой. Момент настал, и странички эти, сохранившиеся не в сейфе, а в тайном Марусином схроне еще с лихого двадцать третьего, явились взору всесильного — как думали некоторые — члена Политбюро.

— Что это? — нахмурился вождь.

— А вы посмотрите. — Предложил Кравцов. — Не пожалеете. Весьма интересное чтение…

— Хм. — Троцкий глянул остро сквозь овальные линзы пенсне, перевел взгляд на тонкую стопку документов. — Что это такое?

— Судьба Русской Революции, — вполне серьезно ответил Макс.

Перед тем, как явиться к предреввоенсовета, он успел заскочить в "библиотеку". Как чувствовал. Впрочем, если Фрунзе умрет, а он, скорее всего, умрет, то документы эти последняя возможность спасти Реш, Революцию, и свою голову тоже.

— Нашли время… — Но все-таки Троцкий взял папку в руки, открыл, стал читать.

— Вы… — Сказал он через минуту, но мысль оборвал, с шелестом перелистнув страницу…

Сейчас Троцкий читал пересказ беседы, состоявшейся в августе 1923 года на квартире Сталина. В разговоре участвовали сам Иосиф, а так же вновь избранный секретарь Киевского губкома Иосиф Варейкис, старый друг обоих Климент Ворошилов, получивший назначение на Донецкий губком, и нарком торговли Микоян. Вот Анастас Иванович содержание беседы и пересказал… в лицах.

Троцкий дочитал документ и снова коротко взглянул на молча стоявшего неподалеку Кравцова. Стекла пенсне, казалось, налились холодной голубизной.

— Значит, вы тогда завербовали Микояна. — Не вопрос, констатация факта, и едва скрываемое гневное раздражение в тоне.

— Пришлось, — не вдаваясь в подробности, ответил Макс.

— Но он член ЦК! — А теперь в голосе Троцкого слышался неприкрытый гнев.

— Я знаю, — кивнул Кравцов. — И поэтому мы больше к Анастасу Ивановичу не обращались.

— А это? — кивнул на следующий документ Троцкий.

— А это сообщил сотрудник охраны дачи в Сухуми…

Сентябрь 1923, Сухуми: Сталин, Первый секретарь ЦК компартии Азербайджана Киров, Первый секретарь Закавказского Крайкома РКП(б) Орджоникидзе, и Первый секретарь компартии Украины Мануильский. Разговаривали не таясь, свои люди, и немалые притом.

— Ничего нового я из этого не узнал… — Троцкий отложил папку и смотрел на Кравцова, словно ожидал от него объяснений, впрочем, возможно, и ожидал. — А это вообще смешно! — брезгливо, двумя пальцами приподнял он пожелтевший лист бумаги с плохой, выцветшей машинописью.

Последний документ, и в самом деле, был из разряда "как посмотреть". Если честно, ерунда. Ну, было там что-то между Джугашвили и Охранкой, вопрос — у кого не было? У всех, кто долго работал в подполье, что-то подобное хоть раз, а нарисовалось. Для того чтобы такое случилось, совсем не нужно становиться предателем… Но, если стоит задача погубить репутацию, то все средства хороши. И эта бумажка не худшее из них. Она хотя бы не фальшивая, а вот дело на Рашель Кайдановскую липовое, но если Котовский даст ему ход…

"То я убью его собственными руками…"

— Может быть, и смех, — пожал он плечами. — Вы, Лев Давыдович, член Политбюро, вам виднее. Но у меня еще есть. — И он достал из кармана еще один, последний на данный момент документ — три странички машинописного текста, сложенные вчетверо.

— Что это? — прищурился Троцкий.

— Доклад о конспиративной встрече между председателем ГПУ Дзержинским и председателем СНК Сталиным, и о приказах, отданных председателем ОГПУ сразу после окончания встречи. Секретных приказах…

— Что ж… — Троцкий выглядел… Растерянным? Возможно. Но, вернее сказать, смущенным.