— Вам нужно было набраться смелости, перевернуть труп и заглянуть убитой в лицо! — вставила Дашка, метнув полный презрения и ненависти взгляд в сторону Стенькиной. — Тогда бы все сразу открылось, и эта тварь уже давно сидела бы там, где ей и место, — на нарах.

— Вот именно — набраться смелости, — произнес я с горечью. — Но я струсил. Да-да, струсил, такой большой и сильный… Я не только не притронулся к трупу, но и вообще о том, что находился в доме, в полицию решил не сообщать. На это Стенькина и делала ставку, выстраивая свой чудовищный план. Кроме того, зная о моей страсти вести всякого рода расследования, она подбросила мне мобильник с сохранившимся в его памяти номером телефона Джона, желая пустить меня по ложному следу. По замыслу Оксаны, я должен был бы сразу же вспомнить о мобильнике и забрать его из щели. Я, наверное, так бы и поступил, но в дом Ветровой неожиданно заявился Паштет, и мне пришлось ретироваться. Так что до мобильника я добрался пару дней спустя — и тем не менее добрался и поступил именно так, как и хотела Оксана. Но, пуская меня по ложному следу, Стенькина, в свою очередь, подставляла меня Паштету. Я даже подозреваю, что она каким-то образом, например, через того же Садовникова, дала знать жениху Ветровой, что именно я ночевал в доме девушки, и подсказала, где меня искать. Потому-то приятели Паштета так быстро и нашли мой дом и место моей работы. А бросала она меня на растерзание жениху Ветровой из-за того, что сама пуще огня боялась бандитов. Жених Ветровой — и в этом можно не сомневаться — знал о том, что у его невесты есть близкая подруга, причем наверняка знал ее в лицо, и если бы Стенькина не подсунула ему меня в качестве убийцы Оксаны, то сама стала бы подозреваемой номер один. Возможно, в конце концов, на нее и вышла бы банда Паштета, а то и полиция, но пока бы они распутали ту паутину, что сплела Стенькина, она давно бы сбагрила картины и укатила куда-нибудь с десятью миллионами. Меня же Стенькина в расчет не брала. Она была уверена в том, что я никогда не догадаюсь, что она жива, а уж тем более не смогу разыскать ее. Но она просчиталась. Все пошло немножко не так, как планировала Оксана. Первое, что меня смутило: пришедший ко мне на работу майор Самохвалов сообщил, будто убитая Ветрова была беременна. Я вначале подумал, что здесь какая-то ошибка, но потом решил — Оксана обманула меня с абортом, желая сохранить моего ребенка. Затем, когда мы с тобой, Даша, попали в плен к Паштету и он сказал, что Ветрова из их компании и тоже участвовала в ограблении, мне стало ясно, что Оксана меня здорово дурачила, преследуя какую-то цель. Но мне тогда и в голову не могло прийти, что Оксана — во всяком случае, та, которую я знал, — жива… и я снова стал успокаивать себя мыслью, что девушка просто влюбилась в меня, а потому тщательно скрывала от моей персоны свою причастность к ограблению. Хотя, признаться, успокоиться до конца мне так и не удалось, меня продолжал грызть червь сомнения, что во всем этом деле что-то не так и кто-то здорово водит меня за нос. Ну а потом я вышел на Джона — и пошло-поехало.

Больше я не мог разговаривать спокойно. Я развернулся к Оксане и, обращаясь к ней, заговорил жестко, обличительно:

— Так четко выстроенный тобой план стал из-за непредвиденных мелочей трещать по швам. Садовников, подбрасывая англичанину фотографию, засветился. Его выдала та царапина, что я ему оставил на память в подъезде ножом на щеке. От Джона мы с Дашкой рванули в бильярдную у кафе «Солнечное», взяли в оборот Вещагина и заставили его показать, где живет вернувшийся из командировки Джига. Ты легко можешь представить, до каких размеров вытянулась моя физиономия, когда в доме Джиги вместо красавчика с рельефной мускулатурой я увидел доходягу с рыбьим лицом. И снова вскрылся твой обман. Тогда я подумал, что, хотя ты и не такая уж и безобидная овечка, какой хотела казаться, виноват во всем все же красавчик. Я подумал, что именно он играл первую скрипку в вашем дуэте, разыгравшем хитроумную комбинацию, в результате которой Паштет должен был лишиться картин, а я бы попал к нему на растерзание в качестве вора. Но в последний момент, подумал я, красавчик не захотел делиться с тобой десятью миллионами и когда пришел к тебе домой во второй раз, убил тебя, забрал картины и, прихватив портрет Джона, ушел, позже подбросив снимок англичанину, не буду повторяться и говорить, с какой целью.

Тут я вспомнил об оброненной лже-Джигой в подъезде визитке. К счастью, я не выбросил ее, и она отыскалась у меня дома, в кармане рубашки. Но я совершил непростительную глупость, которая стоила Садовникову жизни. Я позвонил парню и дал ему понять, что знаю, кто он на самом деле и как его найти. Садовников испугался. Он, в свою очередь, позвонил тебе и сообщил, что я вышел на него, а это грозило вам обоим скорым разоблачением и, как следствие, потерей десяти миллионов долларов. Ну а подобного ты, конечно же, не могла допустить. И ты решилась на убийство своего компаньона, свидетеля и единственного человека, через которого я мог бы выйти на тебя. Прихватив пистолет Паштета, ты отправилась к Садовникову на работу, но заходить в офис не стала, а позвонила ему на мобильник и вызвала в подъезд. А когда ничего не подозревающий парень вышел, ты хладнокровно пристрелила его и скрылась.

Опоздали мы с Дашкой минут на сорок. И вот там-то, у дома, увидев в подъезде труп красавчика с рельефной мускулатурой, я стал прозревать. Мне вспомнилась твоя одноклассница Лена Комарова — та самая вертлявая девица, встретившаяся нам у элитной многоэтажки в тот день, когда я вез тебя из института гинекологии якобы к тебе домой. Лена еще, узнав, что мы направляемся к тебе домой, ужасно удивилась и заметила, что добираемся мы до него «дальней дорогой». В тот момент я не придал словам Лены особого значения, но после двух убийств и довольно странных событий, произошедших со мной с тех пор, замечание Лены требовалось как следует проанализировать. Черт возьми, а какой еще ближней дорогой можно дойти от центральной улицы до дома Ветровой, если мы шли до него кратчайшим путем? Вот я и прикинул: а может быть, ты жила на самом деле не в этом доме? Более того, я пошел дальше и предположил — а что, если девушка, которую я знал как Ветрову, и не Ветрова вовсе? Ведь Джига же оказался не Джигой. И когда я выдвинул подобное предположение, многое стало объяснимым. Я тут же решил проверить свою теорию и, прихватив Дашку, сразу же от офиса Садовникова поехал к Лене домой. Грешен, девицу пришлось немного подурачить, но не рассказывать же ей о своих подозрениях — чего доброго, за психа примет, если я стану ей растолковывать, кто у кого что украл и кто кого убил. Да и не было необходимости посвящать в историю первого встречного. И я, объяснив, будто мне для медальона нужна твоя фотография, попросил у Лены одолжить мне на время один из твоих снимков. Девушка не отказала. Кроме того, ее ничуть не удивило, что я говорю о тебе как о живой. Чего не произошло бы, если бы речь шла о Ветровой, которая жила рядом с Леной и о смерти которой она должна была бы знать. Ну а то, что Ветрова была мертва, я знал точно из официального источника, а именно — от майора Самохвалова. Так что спокойная реакция Лены на разговор о тебе подтвердила, что я на правильном пути. Лена была так любезна, что вынесла мне из дому не одну какую-то конкретную твою фотографию, а целый альбом, и предложила мне выбрать любой понравившийся снимок. Альбом-то мне и нужен был. Конечно же, медальон и фотография Оксаны — это всего лишь предлог. На самом деле я хотел взглянуть на вашу виньетку. А когда до нее дошло дело, я не очень-то удивился, увидев на виньетке под твоим овальным портретом подпись «Оксана Стенькина». А вот то, что здесь же, на виньетке, под снимком незнакомой мне девушки с пышными волосами стояла фамилия «Ветрова», стало для меня сюрпризом. Оказывается, с Ветровой ты училась в одном классе. Все, что мне нужно было, я узнал у Лены в доме, а когда уходил от нее, то поинтересовался, какой иной «ближней дорогой» можно к тебе домой попасть. Девушка и подсказала.