В раздевалке Джерри Спрингфилду не составило труда скрыть свое похмелье и свой страх. Прочих жокеев трясла обычная лихорадка, охватывающая любого перед такой скачкой, как Большой национальный. У всех пересохло во рту, все были немного рассеянны. Обычных шуточек было почти не слышно.

«Две калитки, — в отчаянии думал Джерри. — Канава, банкетка… Господи, как же я со всем этим справлюсь?»

Пока Джерри обливался потом, старший полицейский офицер Криспин, начальник местной полиции, лихорадочно соображал, что делать с только что поступившей информацией. Видимо, чтобы быть уверенным в успехе, придется отправиться к главному, кто есть на ипподроме.

Главным на любом ипподроме является старший распорядитель Жокейского клуба. Старший распорядитель был в столовой, принимал за ленчем группу важных заморских гостей, когда старший полицейский офицер Криспин оторвал его от жареного седла барашка.

— Мне нужно срочно поговорить с вами, сэр, — шепнул полицейский, наклонившись к уху распорядителя.

Сэр Уильям Вестерленд мельком взглянул на синюю форму, щедро украшенную знаками различия.

— Вы по служебному делу?

— Да, сэр. Нельзя ли нам побеседовать наедине?

— Наверное, можно, если дело важное.

Сэр Уильям встал, с сожалением посмотрел на недоеденное жаркое и вывел полицейского на балкон своей личной ложи, расположенной на самом верху трибун. Мужчины стояли, ежась на холодном ветру. Им пришлось повысить голос, чтобы перекричать рев толпы и вопли букмекеров, объявляющих ставки на приближающуюся первую скачку.

— Это по поводу ограбления банка в Бирмингеме, сэр, — сказал Криспин.

— Но ведь с тех пор прошло больше года! — удивился Вестерленд.

— Часть похищенных банкнот появилась сегодня здесь, на ипподроме.

Вестерленд нахмурился. Ему не было нужды вспоминать подробности. Грабители взорвали хранилище, считавшееся неприступным, и прорвались через полицейское оцепление, похитив более трех с половиной миллионов. Эта история наделала больше шуму, чем гибель адмирала Нельсона.

Во время взрыва погибли четверо мужчин и ребенок, случайно оказавшиеся под стеной банка. Позднее в перестрелке были убиты две домохозяйки и двое молодых полисменов. Грабители приехали на пожарной машине. Не успел затихнуть грохот взрыва, как они нырнули в пролом, вынесли мешки с деньгами, якобы «для сохранности», и попытались улизнуть с добычей. В последний момент озадаченный констебль попытался их остановить. Ему ответили градом пулеметных пуль. Одного из бандитов опознали, задержали, судили и приговорили к тридцати годам тюремного заключения. Он отсидел ровнехонько тридцать дней, после чего ему устроили шикарный побег. Вернуть его за решетку и отловить его сообщников стало первоочередной задачей полиции.

— Это первый след за несколько месяцев, — сурово сказал Криспин. — Если мы задержим того, кто явился сюда с этими деньгами…

Вестерленд посмотрел на кишащую внизу многотысячную толпу.

— По-моему, это безнадежно.

— Нет, сэр, — Криспин покачал аккуратно подстриженной седеющей головой. — Остроглазая кассирша в тотализаторе приметили одну из банкнот, а теперь мы нашли еще девять. Один из кассиров на входе помнит, что ему дали за билет стофунтовую купюру. Деньги были выпачканы и измяты, но на ощупь они новые.

— И тем не менее…

— Кассирша запомнила этого человека в лицо. Она говорит, что он поставил только на одну лошадь, на победу. Во время Большого национального обычно так не делают.

— На какую лошадь?

— На Хонтед-Хауза, сэр. Так что, если Хонтед-Хауз выиграет, сэр, наш приятель явится со своим билетом, чтобы получить выигрыш, и мы его схватим.

— А что, если Хонтед-Хауз не выиграет? — возразил Вестерленд.

Криспин посмотрел ему в глаза.

— Мы просим вас сделать так, чтобы он выиграл. Мы хотим, чтобы вы подстроили исход Большого национального.

Остин Дартмут Гленн спустился вниз и вручил еще две подозрительных банкноты букмекеру. Тот запихал деньги в свою сумку, даже не взглянув на них, и выдал билетик на Споттед-Тьюлипа, на победу, на восемь к одному. В шуме и суматохе последних пяти минут перед первой скачкой Остин протолкался на трибуны, чтобы лучше видеть свой четвероногий мешок с деньгами. Мешок с деньгами приковылял последним. Остин разочарованно порвал свой билетик и пустил клочки по ветру.

А тем временем в раздевалке Джерри Спрингфилд нехотя натянул тонкие белые рейтузы и принялся застегивать яркий камзол в красно-белую полоску. Душа его постепенно переполнялась паническим ужасом. Джерри очень хотелось сорваться и убежать куда-нибудь подальше, и желание это нарастало с каждой минутой. Ему трудно было сосредоточиться. С ним говорили — он не слышал. Руки у Джерри тряслись. Его бил озноб. Еще целый час впереди! Еще целый час ждать, а потом тащиться в паддок, садиться в седло, выезжать на старт — и, главное, проехать эти четыре с половиной мили с тридцатью жуткими препятствиями!

«Не могу, — тупо повторял про себя Джерри. — Просто не могу. Куда бы спрятаться, а?»

Четверо распорядителей, отвечающих за сегодняшние скачки, мрачно сидели вокруг стола. Требования старшего полицейского офицера Криспина вызвали в них самые разнообразные чувства.

— Это беспрецедентно! — сказал один.

— Об этом и речи идти не может, — заметил другой. — Времени слишком мало.

Третий сказал:

— Тренеры ни за что не согласятся.

— А владельцы? — вставил четвертый.

Криспин уважал скачки не более, чем продажных политиков. С его точки зрения, возможность поймать бирмингемскую банду была куда важнее, чем вопрос о том, какая лошадь прискачет первой. И в голосе полицейского явственно звучало раздражение, вызванное упрямством распорядителей.

— Грабители из Бирмингема убили девять человек! — говорил он. — Содействовать их поимке — священная обязанность каждого гражданина!

— Но ведь всему же есть предел, — возражали распорядители. — Сорвать Большой национальный!

— Насколько я понимаю, — возразил Криспин, — стипль-чез никак не связан с племенной ценностью лошадей. Все лошади, участвующие в Большом национальном в этом году, — мерины. Это ведь не то же самое, что испортить племенную книгу, подстроив результат Большого дерби!

— Все равно, это нечестно по отношению к публике, которая делает ставки! — ответили распорядители.

— Люди, погибшие в Бирмингеме, тоже были частью вашей публики. И те, кто может погибнуть во время следующего налета, тоже будут частью публики.

Сэр Уильям Вестерленд слушал спорящих все с тем же невозмутимым выражением лица. Ему удалось многого добиться в жизни именно благодаря тому, что он не спешил высказывать свое мнение, а выжидал, пока другие поднимут забрало и выставят напоказ свое мнение и свои слабости. И потому его мягкие замечания, высказываемые под конец, казались гласом истины, в то время как они основывались исключительно на здравом смысле, не замутненном излишними эмоциями. Вестерленд спокойно наблюдал, как Криспин и его коллеги-распорядители постепенно выходят из себя и скатываются к предрассудкам и враждебности. Потом вздохнул про себя, взглянул на часы и выразительно откашлялся.