землю. Уткнулся в каменную ограду, голову руками закрыл. Бомба разорвалась по ту сторону ограды, меня только землей обдало. Вскочил я, забег в дом и, не помня себя, кинулся не в подвал, а вверх, на третий этаж занес меня страх. Слышу — опять бомба, ну эта, решаю, моя. И катунком вниз, по ступенькам. Лечу — и бомба по-над крышей летит. Память отшибло. Очухался в бельевом шкафу. В простыни, бельишко и прочее, словно нарочно забинтован. Еле вытащился. И на выход. Бомба разорвалась у подъезда, будто она по крыше катилась. Ямку вырыла, небольшого, видать, калибру была. А выла-то как!

— У страха уши, что у осла! — опять раздался голос.

Агафонов, не обращая внимания, продолжал:

— И опять же фрицы на меня бегут. Сорвал я гранату и — в них, а сам в воронку.

Агафонов еще раз облизал губы, попросил махорки.

— Да у тебя же свой кисет в руках? — услышал в ответ.

Когда свертывал из своей пахучей смеси самокрутку, руки мелко дрожали. Затянулся раза два и упавшим голосом сказал:

— Перед оградой, от коей к дому бежал, ни гвардии старшего лейтенанта, ни Прончатого не было. Дымилась на том месте громадная воронка, что твоя силосная яма. Бронетранспортер волной перековырнуло… Дальше пробирался один, бежали немцы за город, они в оборону легли, а я по кюветам да обочинам дальше. «Пантер» разведки на месте нету. Гляжу, вроде бы они дымятся у моста. Должно быть, немцы выманили их на открытое место и пожгли.

Забрался я на чердак придорожного дома, гляжу — наши танки из низины в атаку идут. Немцы вспять мимо моего убежища. Сорвал я с себя все немецкое, а сам палю из автомата гитлерякам во фланг. Вот видите, жив остался. А гвардии старший лейтенант и посельчанин, мой дружок, сгибли, значит. Воронка, как силосная яма. Как сейчас вижу, курится. Эх, Тимофей-Тимоша… — Захар глянул на товарищей и снял каску.

— Да тя что? Контузило?

Агафонов оглянулся на голос и увидел санинструктора старшего сержанта Иванова.

— Хоронишь и людей и танки? — продолжал Иванов. — Разведчики возвращаются. С «пантерами» связь есть, в засаде они. Эх, горе-головушка, дай-ка пульс. — Иванов взял руку Захара, потом приложил ладонь ко лбу, прищурился и, цокая языком: це-це-це, покачал головой. — Шокирован центр храбрости, — заключил санинструктор тоном начальника медслужбы бригады майора Сеслера. Гвардейцы засмеялись. — Режим и метод лечения: прогулка на танке на передок, туда, откуда ты так смело выбрался. Бригада уже сосредоточилась для атаки, ждут только тебя и приказа командующего. Замялись там наши…

Гвардейцы хохотали, на какое-то мгновение забыв, что стоят на исходных позициях, ждут сигнала на атаку. И вдруг смех оборвался. К солдатам подошел гвардии сержант Прончатый. Он, словно не замечая Захара, проговорил как-то радостно с полуулыбкой.

— Будет жить гвардии старший лейтенант. Сам гвардии главврач заверил. Правда, — улыбку словно смыло, усы опустились, — руку пришлось, по локоть, того…

Гвардейцы вздохнули, кто стал автомат поправлять, кто ремень у автомата.

Агафонов вскочил, как только увидел Тимофея, а когда тот кончил говорить, хотел обнять его. Прончатый отстранил его.

— Тимофей, пойми. Думал…

— Плохо думал, Захар. Ты все поведал ребятам?

Агафонов слегка побледнел, солдаты, собравшиеся было уходить, остановились.

— О чем гвардии старший лейтенант говорил в срамной трубе?

Агафонов стал еще бледнее и опять опустился на каменную тумбу, с которой только что встал.

— Я же не понимаю по-фрицевски, — сказал Захар.

— А по-русски приказ Петра Сергеевича разумел? Не открывать огня без команды, а не то что гранаты бросать. Сказывай ребятам начистоту. Или ты не внял ни дьявола, Агафонов?

— Уразумел, все я уразумел. — Агафонов опять свернул самокрутку, но, не прикуривая, начал тяжело, с надрывом в голосе:

— Я уже сказывал, не надо было бросать гранаты в автобус. — Захар чиркнул зажигалкой, дунул слегка — огонек погас. Фитиль задымил. — Вот. А во мне полымя пышет и не притушить. Разумел, как рассказывал, а дело-то по-иному складывалось. Когда в трубе отсиживались, Петр Сергеевич сказал, что пули на меня жалко, что провалил я дело. Я и тогда не понял, сдержал себя, слушая такие слова. Оказывается, в автобусе-то подвыпивший офицерик урезонивал Петра Сергеевича, как обера, пальцем перед носом вертел. Только, мол, русский крикнет «руки вверх» — хенде хох, значит, вы и рады стараться. За это, мол, мы не пощадим вас, великий фюрер призвал таких, как мы. Говорит он это по-немецки. Я-то не разумею, а Петр Сергеевич — знаток, спусти он сейчас — может подозрение пасть на него. Ну и проучил он югенда, как старший по званию младшего, а остальных по стойке смирно поставил… Не брось я гранату, все бы могло обойтись…

Гвардейцы молчаливым кружком все плотней подступали к Захару.

— А еще сказал гвардии старший лейтенант, что прав Прончатый, когда война кончится, поздно разбираться в таких, как я. Сейчас, получается, надо. Судите меня. — Агафонов притушил окурок, раздавил тяжелым сапогом и вмял в землю.

— Разведка! К начальнику штаба! — крикнули из подвала.

— Идем, — за всех ответил Тимофей и зашагал по двору. Агафонов поднялся с каменной тумбы, надел каску, поправил автомат на груди и поплелся следом.

Глава шестая

По радиодонесениям и рассказам связных можно было представить, как разворачивались события в группе «пантер».

Три «пантеры» под командой гвардии старшины Подниминоги заняли выгодную позицию и замаскировались. Башни развернуты в трех направлениях: на дорогу, по которой добирались сюда, на город, куда умчался бронетранспортер, и на мост, под которым укрылись «фердинанды» и «тигры».

Машины немцев хорошо просматривались из башни танка Подниминоги. Задача немецкой засады, наверное, была такова: за американскими «шерманами» пойдут «тридцатьчетверки», или приедут тягачи ремонтников вызволять уцелевшие танки, или саперы попытаются восстановить переправу по болоту — фашистские орудия ударят по ним, и танки, и саперы, и тягачи — добыча для «тигров» ценная.

Иван Подниминоги понимал, если он откроет огонь для поддержки своих разведчиков