не ошиблись: из-за каменного быка медленно выдвинулся ствол «фердинанда». «Далеко, — подумалось мне, — прямого попадания не будет». Дульный тормоз короля гитлеровской артиллерии осветился, а в следующее мгновение наш танк словно споткнулся и задрожал всем корпусом. Вспыхнули дымовые шашки, столб дыма окутал нас. С кормы по бортам полетели и загорелись бочки с соляром, — Прончатый и Агафонов свое сделали.

«Фердинанд» попятился, уверенный, что его снаряд достиг цели.

Мою «тридцатьчетверку» заметил и узнал Подниминоги из своей засады. И тотчас под мостом полыхнуло зарево, послышались взрывы, и выше пролетов взлетели три смерча огня. Это Ноздрев со своими разведчиками-фаустниками с моста поразил фашистов.

С железнодорожной насыпи скатилось шесть фигурок и, отстреливаясь, кинулись в нашу сторону. На полотно вырвался танк, было видно, как на его броне рвались снаряды. Стрелял и танк, но не в нашу сторону, а туда, где, по сведениям Быстрова, должна быть батарея зениток.

— «Пантера» Подниминоги! — догадался я и крикнул Мешкову: — Вперед!

Игнат отлично понял меня. Вырвавшись из дыма и огня, «тридцатьчетверка» понеслась по шоссе, легко одолела крутую насыпь и на предельной скорости помчалась по булыжнику. Теперь все зависело от Игната Мешкова. Где-то на дороге, по обочинам ее — фаустники, противотанковые пушки и еще черт знает что. Но впереди, отрезанный от своих, ведет бой разведотряд Ивана. Я догадывался, кто уничтожил немцев у моста и атаковал зенитную батарею. По «шерманам» она не била. «Жми, Игнат Мешков, жми. Мы еще повоюем. По-гвардейски, а не как-нибудь».

Я приоткрыл командирский люк. Вцепившись в скобы, на броне за башней залегли Прончатый и Агафонов с пулеметами, следят за обочинами шоссе. Значит, тоже решили: не все еще сделали.

Я закрыл люк и только тут заметил, что Игнат ведет машину с открытым водительским люком.

— Игнат, ты что? Спятил? — крикнул я в танкопереговорное и услышал в ответ спокойное:

— Так, командир, виднее нам, а гадам страшнее.

Я не возразил. Для Мешкова это не лихачество. Ярость переполняет его, и не слепая. Пытки водой, огнем и током, выбитые парабеллумом зубы, искривленные ноги… Счет немцам торопится предъявить Игнат! Таких, как он, не остановишь и не сломишь, его можно убить, а не победить.

Я вспомнил о вмятине на люке водителя — след удара болванки — и усмехнулся: в одно и то же место дважды не попадают. «Жми, жми, Игнат!»

Я чувствовал себя, как говорится, в полной боеготовности. Меня охватило чувство приподнятости, которое ощущаешь только в бою, оно как бы подхлестывало все видеть и слышать и быстро принимать решение. Приоткрываю люк и смотрю вправо: как там «шерманы»? Сразу не понять — то ли застрявшие танки двинулись кормами назад, то ли это наша машина летит вперед, — и все: каштаны на обочинах, воронки в кюветах, трупы на оставленных окопах, исковерканные орудия — уносится назад.

Перед кормами «шерманов» катятся огромные валы дерна, а позади остаются глубокие канавы, в них поблескивает вода.

Но где же тягачи? Ни одного не видать. Вспоминаю придумку Кузьмина тянуть танки на длинных тросах лебедками. «Молодцы технари!»

Башни «шерманов» настороженно шевелятся, пушками нашаривая цель. Ожили экипажи, готовы отстреливаться.

— Командир, прямо по курсу пушка! — слышу в шлемофонах. Танк прибавляет скорость. Захлопываю люк, бросаюсь к прицелу.

Вижу противотанковое орудие, наверно, то, что значится в разведдонесении Быстрова перед пунктом «А». Стараюсь поймать пушку в перекрестье. «Эх, Скалова бы сюда!» Ловлю, но понимаю: поздно. Немцы уже взяли на прицел.

Мешков, только ему ведомым чутьем угадывает момент выстрела, кидает «тридцатьчетверку» вправо. Болванка срезает левый запасной бак с газойлем. Танк некоторое время летит, правым бортом чуть не задевая каштаны на обочине. Заденет — и мы перевернемся. Нажимаю на спуск, стреляю почти в упор. И промахиваюсь. Заряжающий вталкивает новый снаряд. Меня бросает резко вправо — танк пошел влево, потом прямо, опять — вправо. Завертелся на месте. Прижимаюсь к прицелу и ничего понять не могу. Вероятно, порвало гусеницу. «Тридцатьчетверка» вертится на месте. Надо открыть люк, осмотреться.

— Командир, одна вместе с расчетом готова! — слышу спокойный голос Игната.

Машина, набирая скорость, устремляется вперед. Заряжающий вытирает пот со лба, откинув на спину, танкошлем. Я приоткрываю люк и вижу удаляющуюся от нас вдавленную в шоссе пушку вместе с расчетом.

— Вот так Мешков! — Опускаюсь на свое сиденье и слышу спокойное:

— Командир, к пушке!

Молча выполняю приказ Игната. Вспоминаю донесение Быстрова: «Пункт «А» — фаустники». Заряжающий уперся плечом в шарнирный приклад пулемета, лбом в триплекс смотровой щели.

«Как там Прончатый с Агафоновым?» — проносится мысль. Проверять поздно, вижу в прицел, как перебегают дорогу солдаты с трубами адских машин под мышками. Нажимаю на спуск. Осколочный взметнул столб земли. Заработал пулемет башнера. Одной рукой пушку мне не зарядить. Решаю бить из спаренного пулемета, бить только наверняка.

Справа и слева в кюветах облезлые блестящие каски. Заряжающий жарит по правому кювету, я разворачиваюсь по левому.

Фу, вроде прорвались. Приоткрываю люк. Прончатый с одного борта, Агафонов — с другого все еще бьют из пулеметов. Расстрелянный диск, подпрыгивая на жалюзи, скатывается на дорогу.

Опускаюсь на сиденье — и тотчас к прицелу.

Скоро и пункт «В» — зенитная батарея. Веду прицелом вправо. Сквозь мелькающий частокол стволов древних деревьев вижу железнодорожную насыпь. Недалеко от моста — горит одна из наших «пантер». Значит, не удалось захватить мост. Над мостом пламя еще не опало: горят фрицы.

«Лупанули бы по этому мосту из тяжелых — и делу конец», — думаю я и тут же поправляюсь: «Наверное, нашим нужен».

Кто же был в этой «пантере»?

Настойчивый стук в командирский люк. Открываю и вижу черное от копоти лицо, по усам да глазам узнаю Прончатого:

— Патронов бы к пулеметам, диска по два!

Я опускаюсь в машину и подаю четыре диска, в обмен принимаю столько же пустых.

— Удачи, Тимофей!

— И вам!

За воем мотора и лязгом гусениц мы едва слышим друг друга. Открываю шире люк, высовываю голову,