Когда госпожа Сон выглянула в следующий раз, молодого человека уже не было. Она отправилась на поиски представителя службы безопасности и вскоре буквально врезалась в высоченного мужчину: глаза госпожи Сон оказались на одном уровне с беджем на его груди. Хи Сок низко поклонилась, как положено при встрече с представителем власти, и произнесла заранее заготовленную фразу:

— Я прибыла из Северной Кореи и ищу политического убежища.

Мужчина оказался уборщиком. Он, конечно, удивился, но ему было известно, что нужно делать.

— Сколько вас здесь? — спросил он, так как чаще всего беженцы прилетали группами.

Госпожа Сон ответила, что приехала одна. Мужчина проводил ее в кабинет за стойкой регистрации. После нескольких телефонных звонков прибыли агенты южнокорейской разведслужбы.

Судьба госпожи Сон решалась почти месяц. Из аэропорта ее привезли в общежитие, специально устроенное для северокорейских беженцев. Ей не позволяли покидать территорию, но дочь могла навещать ее. Первой задачей разведслужбы было выяснить, не является ли госпожа Сон шпионкой или мошенницей: на тот момент в Южной Корее уже поймали несколько северокорейских шпионов, чья миссия заключалась в слежке за беженцами. Кроме того, за уроженцев КНДР могли выдавать себя корейскоговорящие китайцы, желающие получить гражданство и пособие на обустройство, которое составляло более $20 000. Каждое утро в течение двух часов с госпожой Сон беседовали, а потом она должна была делать записи по теме разговора. Ее расспрашивали о Чхонджине: где находятся офисы комитетов Трудовой партии и органов госбезопасности, на какие ку (округа) и доны (районы) поделен город. Эти беседы даже нравились Хи Сок: они давали ей возможность подумать над всей своей прошлой жизнью. После обеда женщина обычно дремала и смотрела телевизор. Она наслаждалась самыми простыми житейскими радостями и удобствами, которые окружали ее здесь: настоящим чудом показался ей холодильник, куда каждый день ставили порционные коробочки с соком, снабженные соломинками.

Впоследствии госпожа Сон вспоминала дни, проведенные в общежитии, как первый настоящий отпуск в своей жизни. Потом должны были начаться трудовые будни.

Людям, зарабатывающим меньше доллара в месяц, сложно интегрироваться в одну из крупнейших экономик мира. Средний доход на душу населения в Южной Корее (примерно $20 000 в год) превосходит средний доход гражданина КНДР в десятки раз.

По обе стороны от демилитаризированной зоны людям активно внушали, что северные и южные корейцы одинаковы — хан пара, единая нация, — но после шестидесяти лет жизни порознь различия все-таки появились. Южная Корея — одна из наиболее технологически развитых стран мира. В то время как большинство северных корейцев даже не знают о существовании Интернета, на Юге процент домов, подключенных к Глобальной сети, выше, чем в Соединенных Штатах, Японии и большинстве европейских государств. Культурная и экономическая жизнь КНДР в последние полвека оказалась совершенно замороженной. Корейский язык перестал быть единым: в южном варианте существует множество слов, заимствованных из английского. Северяне и южане теперь различаются даже физически. Среднестатистический семнадцатилетний южнокорейский юноша, выросший на молочных коктейлях и гамбургерах, на полголовы выше северного корейца того же возраста. Жители КНДР сейчас разговаривают и питаются так же, как южные корейцы в 1960-е годы.

В 1990-е, когда число беженцев стало расти, южнокорейское правительство всерьез задумалось о том, как успешно интегрировать их в общество. Разработкой плана действий занялись лучшие умы нации: психологи, социологи, историки и педагоги. Пока число беженцев было невелико (по данным на 2008 год, всего 15 057 человек в государстве с населением 44 млн), однако стоило заранее задуматься о том, что произойдет, когда воссоединение двух Корей наконец-то состоится. «Если нам не удастся сделать эту небольшую группу северокорейских беженцев полноценными гражданами, значит, и от объединения не стоит ждать ничего хорошего, — утверждает Юн Ин Чин, южнокорейский социолог, принимавший участие в программе. — Если же беженцы смогут успешно начать здесь новую жизнь, значит, нам есть, на что надеяться. Поэтому мы должны всячески помогать бывшим гражданам КНДР и делать правильные выводы из их проб и ошибок».

Южнокорейские исследователи проанализировали различные исторические примеры. Они рассмотрели опыт израильских школ для эмигрантов из бывшего СССР и Северной Африки — людей, которые воспользовались правом возвращения в еврейское государство, но были мало знакомы с его языком и культурой. Также изучались проблемы адаптации восточных немцев в объединенной Германии.

В 1999 году в 80 км к югу от Сеула был открыт Ханавон — нечто среднее между образовательным учреждением и реабилитационным центром. Там северных корейцев учат тому, что нужно им для самостоятельной жизни в Южной Корее: как пользоваться банкоматами, оплачивать электрические счета, читать надписи, в которых используется латинский алфавит. А еще северяне должны забыть многое из того, что говорили им в КНДР: в частности, о Корейской войне и роли американцев во Второй мировой. Беженцам рассказывают о правах человека и о том, как функционирует демократическое государство.

На лекциях все казалось простым и понятным, но за пределами Ханавона госпожа Сон приходила в совершенную растерянность. Вместе с группой других беженцев она отправлялась на «практические занятия» по покупке одежды и в парикмахерскую. Однажды их привели в ресторанчик, чтобы на выделенную сумму каждый заказал себе обед. Все взяли себе лапшу: никто не знал, что означают названия других блюд.

Иногда, когда госпожа Сон покидала образовательный центр, от избытка впечатлений у нее буквально кружилась голова. Здесь было так много шума, так много огней, что она ни на чем не могла сосредоточиться. В глазах рябило от рекламных щитов и висящих на зданиях огромных экранов (метров по шесть в высоту). HDTV, MTV, MP3, MP4, ХР, TGIF, BBQ — все это казалось шифром, который невозможно раскодировать. Но больше всего госпожу Сон удивляли сами люди. Она понимала, что это свои же братья-корейцы, но выглядели они, как инопланетяне. На девушках были очень короткие юбки и высокие сапоги из натуральной кожи. Молодежь обоих полов ходила с крашеными волосами — желтыми или рыжими, как у европейцев. В ушах молодые люди носили маленькие пластиковые затычки, от которых шли провода, скрывающиеся в карманах. Больше всего Хи Сок поражало то, что юноши и девушки ходят, взявшись за руки, и даже целуются прямо на улице. Госпожа Сон оглядывалась кругом: похоже, никто, кроме нее, не обращал на это внимания. Однажды Хи Сок спустилась в сеульское метро и увидела толпы людей, едущих по эскалаторам, шагающих по коридорам, пересаживающихся с линии на линию. Она не понимала, как они умудряются не заблудиться.

Госпожа Сон провела в Ханавоне три месяца. После церемонии выпуска ей дали пособие в размере $20 000 на то, чтобы обустроиться. Теперь ей предстояло собой заботиться о себе.

К моменту моего знакомства с госпожой Сон (это было в 2004 году) она уже прожила за пределами Северной Кореи два года. Я брала интервью у выходцев из Чхонджина для Los Angeles Times. Мы договорились встретиться в сеульской редакции газеты. Когда я открыла дверь, передо мной оказалась безукоризненно одетая миниатюрная женщина, лицо которой излучало уверенность. Она была в розовой блузке-поло, заправленной в аккуратно выглаженные бежевые брюки, на пальце красовалось крупное нефритовое кольцо. Все — от макияжа до идеальной прически — свидетельствовало о том, что эта женщина чувствует себя хозяйкой собственной жизни.