традиционно для операции «моральный отлуп» посмотрел на каждого по очереди Ладников.

— Значит, государству следовало получше охранять свои ценности, — ворчливо заметил Алексей Анатольевич.

— Вот именно об этом я вам и говорю, — кивнул, соглашаясь с его замечанием, Ладников. — Это вам только кажется, что практически никакой защиты кроме парочки охранников и видеонаблюдения вокруг и внутри участка в усадьбе нет. На самом же деле система охраны и подходов к усадьбе устанавливалась государством и имеет сложную структуру, отвечающую очень серьезным протоколам безопасности. Как и охранные системы, защищающие сами сокровища. Разумеется, до вас не донесли информацию о том, что попыток украсть ценности было предпринято не две и не три, а побольше. Есть серьезные коллекционеры с мировыми именами, есть ювелирные дома высшей кастовой принадлежности, есть, в конце концов, очень богатые любители старины, которым хотелось бы заиметь эти бесценные вещи. И все они провалились.

— Так почему их удалось украсть сейчас? — спросила Анастасия, впервые со вчерашнего вечера подав голос.

— А кто сказал, что ему удалось? — усмехнулся Ладников.

— Так что, ценности не украли? — воскликнула, разволновавшаяся Евгения.

— С какой целью интересуетесь? — в момент став вновь суровым, с подозрением поинтересовался у нее Ладников.

— Ну, как… — растерялась женщина. — Что бы вы тут с Эльвирой Аркадьевной обо мне ни думали и каких бы гадостей ни говорили, я уважаю и даже по-своему люблю мужа. И беспокоюсь о нем.

— Всем, что связано с кражей и совершившим ее преступником, теперь занимается служба федеральной безопасности. Все наши с коллегами наработки и документы по этому делу переданы им и являются закрытой информацией. Если в ходе следствия выяснится косвенная или прямая причастность кого-либо из вас к краже, вас вызовут для дачи показаний. Это все, что я могу сказать по этому вопросу. Разве только добавить, что в ближайшее же время сокровища вернутся на место, а вор будет задержан. Если уже не арестован, пока мы тут с вами разговариваем.

— Лучше сейчас признайтесь, — вдруг встряла Дашка, разрядив обстановку нарочито дурашливым тоном, — пока этот чел не наговорил на вас всякой лишней шняги. — И попросила подтверждения у Ладникова: — Правда, Ярослав Олегыч?

— Правда, — усмехнулся тот, поддержав ее игру. — Из кинематографической детективной классики всем хорошо известно про чистосердечное признание и его последствия.

— Вот-вот, — подхватила развеселившаяся Дашка, видимо, устав от слишком уж напряженного для нее разговора. — Вы признайтесь, мы все поймем, честно. Поймем и простим! — Поддержав свое обещание сжатым кулачком, Дашка дурашливо спросила, обращаясь ко всем: — Ну правда же простим? — И, заметив появляющиеся на лицах родни легкие улыбки, хохотнув, добавила: — Простим и проклянем. Я вот, например, совершенно не злопамятна: отмщу разок — и сразу прощу и забуду, — раздухарилась окончательно Дашка.

— Я хотела всем вам напомнить о важных вещах, — останавливая веселье внучки и начавшееся благодаря дурашливой ее болтовне явное расслабление присутствующих, произнесла Эльвира Аркадьевна тоном, полным печали. — О том, что вы утратили человеческую чуткость и семейственную связь, потеряли то, что скрепляет людей: заботу и любовь друг к другу. То, что и делает их по-настоящему родными людьми. Ведь посмотрите на то, что происходит! Чуть что у вас случается — вы бежите к Павлу: спаси, помоги, выручи! И он помогает, и спасает, и решает ваши проблемы… И не потому, что он глава рода, а по душе своей, по своей мужской сути и духовной щедрости. Ведь он никому из вас (ну, кроме детей своих и жены) ничего не должен и помогать вам не обязан. Все вы взрослые, самостоятельные и вполне обеспеченные люди, причем каждый со своим норовом, гордостью и характером. Но вы ни в каком виде не переносите от него поучений и указок, при этом ожидая, чтобы он просто помог. Как говорит Дарья: «тупо и без базара». И не высказывался по поводу вами же созданных самим себе проблем, — проникновенно попадая прямо куда-то в совесть, говорила Эльвира Аркадьевна. — И посмотрите, что вы за люди такие, если находитесь в усадьбе второй день, а кроме Софьи с Дарьей, никто из вас ни разу не спросил, не поинтересовался: как дела у Павла и у Кости. Как они там, на новых территориях, там ведь все еще опасно? Здоровы ли? Как их работа? Какие условия жизни? Что с ними вообще происходит?

И, уж который раз за это утро откровений обведя взглядом родню — примолкшую, отводящую глаза, прибитую ее простыми, правдивыми словами, — Эльвира Аркадьевна завершила свою речь прямым укором:

— Вот такие вы родные люди. Как же вас всех не подозревать в предательстве? — И вздохнула бессильно, повторив: — Как?

И в повисшей после ее слов напряженной тишине, в которой все маялись неловкостью от чувства вины, не зная, куда деться от справедливого укора и открывшегося им откровения, прозвучал вдруг звонкий, немного грустный девичий голосок:

— Они так больше не будут, не ругай их, ба. Просто мало ведь кто способен думать и вспоминать о других людях, об их проблемах и трудностях, когда самому плохо и трудно. Или, наоборот, очень хорошо. Вот и все, — пояснила Даша бабушке.

— Вот и все, — повторив за Дашкой, невесело усмехнулась Эльвира Аркадьевна.

— А давайте выпьем шампанского или вина? — неожиданно предложила, казалось бы, что-то немыслимое в такой тягостной ситуации Анастасия. — Хотя бы за то, что всем нам невероятно повезло и ничего ужасного и страшного все-таки не произошло. И обязательно за то, что мама прочистила нам мозги и отлупила по полной программе. И за то, что каждое ее слово — правда. И Дашка права: мы так больше не будем.

— Шампанского, — поддержала инициативу младшей дочери Эльвира Аркадьевна, очень хорошо зная, что заканчивать воспитательный процесс следует положительным закреплением и «плюс-поощрением» деток.

Так им лучше запоминается преподнесенный урок.

Эпилог

Софья стояла перед большим ростовым зеркалом, смотрела на отражение в нем и не узнавала себя. Из зеркала, обрамленного старинной деревянной рамой, отделанной ажурной резьбой, выкрашенной в цвет старинного серебра и декорированной благородной патиной, на нее смотрела Агриппина Александровна Октябрьская, урожденная Добружинская.

Дивное, невероятное, волшебное, казавшееся воздушным из-за тончайших кружев платье цвета слоновой кости, «выстроенное», как говорили в старину, вот как раз по моде и канонам конца того самого девятнадцатого века. Ткани, кружева, крючки и даже нитки, из которых сотворили это чудо, были сделаны по технологиям и из материалов, соответствующих подлинным, из которых шили женские наряды в те времена.

Идея «выстроить» для Софьи исторический наряд времен любимой ею эпохи и провести в нем настоящую фотосессию принадлежала Ярославу.

— Ты настолько любишь, так