— Сегодня у нас тяжелый день. Понимаю, что в нашей культуре особенно сложно обсуждать расовые проблемы, и подобный разговор всегда хочется отложить…

Белый парнишка рядом со мной кашляет в кулак, как в фильме «Зверинец»[236], что значит «это все херня». Я спрашиваю эту бледную немочь, как его зовут, — должен же я знать имя человека, сидящего со мной в одном окопе.

— Адам У…

— Наш человек.

Хотя я и под кайфом, но не настолько, чтоб не понять, что расовые проблемы «сложно обсуждать», потому что обсуждать вообще сложно. Жестокое обращение с детьми тоже сложно обсуждать, и вы никогда не услышите, чтобы люди на это жаловались. Они просто об этом не говорят. Или когда вы в последний раз спокойно, взвешенно обсуждали радости инцеста по соглашению сторон? Да, о некоторых вещах просто трудно говорить, и хорошо, что в стране достойно преодолевают расовые проблемы. Но когда говорят: «Почему мы не можем обсуждать проблемы расовых отношений еще честнее?», в реальности это означает «Почему вы, ниггеры, не можете быть благоразумными?» или «Да пошёл ты на хуй, белый. Если я действительно скажу что думаю, меня уволят еще быстрее, чем ты бы меня уволил, если бы расовые проблемы можно было открыто обсуждать». Под «расой» всегда подразумеваются ниггеры, тогда как можно нести любую чушь про индейцев, латиносов, азиатов и новейшую американскую расу — селебрити.

Чернокожие вообще не рассуждают о расовых проблемах. Будто с цветом кожи больше ничего не связано. Все это «смягчающие обстоятельства». Единственные люди, кто хоть как-то осмысленно и смело обсуждает расовую тему, — это шумные белые мужчины средних лет, романтизирующие братьев Кеннеди и «Мотаун»[237], начитанные свободомыслящие белые ребята вроде сидящего рядом со мной мальчишки в футболках с надписью «Свободу Тибету и Бобе Фетту»[238], горстка журналистов-фрилансеров из Детройта и американские хикикомори, которые сидят в своих подвалах и набивают на клавиатуре взвешенные и продуманные ответы на бесконечный поток расистских сетевых публикаций. Спасибо миру за MSNBC, Рика Рубина[239], черного парня из журнала The Atlantic[240] и прекрасную судью из Верхнего Вест-Сайда: наклонившись к микрофону, она наконец задала первый вразумительный вопрос:

— Полагаю, мы столкнулись с юридическим казусом. Может ли считаться нарушением законов о гражданских правах сам факт того, что эти гражданские права, в том виде, как это прописано в законе, не работают? Мне кажется, мы проигнорировали то, что доктрина «равные, но отделенные»[241] была отменена, причем не только из соображений морали, а на основе судебного решения, что отделенный не может быть равным. Но данное дело требует от нас даже не признания «отделенных» равными. Как минимум рассматриваемое дело требует от нас задать себе вопрос не о том, действительно ли отделенные являются равными, а что такое «отделенные и не вполне равные, при этом в безусловно лучшем положении, чем когда-либо». Дело «Я против Соединенных Штатов Америки» требует от нас фундаментального анализа, что мы понимаем под «отделенным», «равным» и «черным». Поэтому начнем с самого банального вопроса: что такое «черный»?

Огромное преимущество Хэмптона Фиска, кроме того, что он не дает умереть моде семидесятых, в том, что он всегда готов. Он расправляет лацканы, лежащие на груди, как два полога палатки, и откашливается — намеренный трюк, заставляющий аудиторию нервничать. А он хочет, чтобы аудитория была на взводе, во всяком случае это означает, что она будет слушать внимательно.

— Так что же такое «черный», ваша честь? Действительно, интересный вопрос. Им задавался и бессмертный французский писатель Жан Жене после того, как один актер предложил ему написать пьесу только с черными действующими лицами. Сначала Жене подумал: «А кто такой именно черный?», но добавил к этому еще более фундаментальный вопрос: «Прежде всего, какого он цвета?»

Помощники Хэмптона тянут за шнуры и опускают шторы на окнах, затем сам он подходит к выключателям, и зал погружается в темноту.

— Кроме Жене, те же аргументы приводили многие рэперы и черные мыслители. Ранний рэп-квинтет из совершенно белых позеров, известный как Young Black Teenagers[242], утверждал, что «Черный — это состояние ума». Отец моего клиента, известный афроамериканский психолог Ф.К. Я — мир его гениальному праху — предположил, что черная идентичность формируется поэтапно. В его теории «типичной черности» первая стадия — это негр-неофит, существующий в состоянии пред-сознания. Подобно детям, боящимся темноты, он испытывает страх перед черным цветом собственной кожи. Он боится черноты, которую воспринимает не больше не меньше как бесконечную и неизбежную.

Хэмптон щелкает пальцами, и на все четыре стены зала суда проецируется гигантское фото Майкла Джордана, купленного Nike. Затем его быстро сменяют последовательные изображения: Колин Пауэлл незадолго до вторжения в Ирак делится с Генеральной Ассамблеей ООН рецептом уранового концентрата; Кондолиза Райс цедит вранье через дырку в передних зубах. Эти афроамериканцы должны подтвердить точку зрения Хэмптона. Примеры того, как ненависть к себе заставляет принять господствующие ценности ценой отказа от самоуважения и собственной морали. Промелькнули снимки Кьюбы Гудинга[243], Корал Смит[244] из «Реального мира»[245], Моргана Фримена.

Ссылаясь на таких давно забытых поп-кумиров, Хэмптон выдает себя, но продолжает дуть в ту же дудку:

— Такие люди хотят быть кем угодно, но не черными. Они страдают от низкой самооценки и выглядят как покойники.

На стенах вспыхивает фото чернокожего судьи: не выпуская изо рта сигару, тот готовится загнать мяч в лунку с трех метров. Все, включая самого судью, весело смеются.