– Это ты над трупом в прощальной речи говорить будешь, – фыркнула я. – Где они сейчас?

– Боков, сосед твой, вон стоит. – Он ткнул пальцем влево и вбок, и я тут же увидела несчастного брошенного Антошу. Его голубой, как и у меня, Adidas резко контрастировал со всем остальным черно-красным ямальским муравейником. – И художник где-то там. Найдется! Как только ты в толпу врежешься, они на тебя, как зайцы на запах, слетятся.

– Где ты видел летающих на запах зайцев? – ехидно спросила я.

– Тут, в Арктике, – простодушно отозвался доктор. – Вот как завтра на юг повернем, они и появятся. Здоровые такие, толстые, крылья – во! – Он развел свои клешни в стороны. – И очень на запах падкие. Особенно любят духи. Ты же инструктаж проходила! Вам же говорили, что на полюсе духами пользоваться нельзя!

– Какой инструктаж? Забыл? – Я показала пальцем на очки.

– Ах, да! Во, блин, запамятовал! Короче, обоняние у них, как у крокодилов. А в Арктике воздух разреженный, запах далеко уходит. Они как духи учуют, как стаей налетят! В прошлом году одного туриста американского вот с такого же банкета на десять километров унесли, чуть не сожрали. Мы его сутки с вертолета искали. Хорошо, военные успели.

Господи, опять не легче! Конечно же я по привычке ливанула на себя духов, когда собиралась.

– Жорик, я сейчас в каюту сбегаю, телефон возьму. Хочу прямо с полюса маме позвонить.

– Не ходи, Даш. У нас услуга такая – во время банкета, как только капитан раздаст всем свидетельства о покорении полюса, прямо на льдину вынесут спутниковый телефон, и каждый желающий может связаться с родиной. Чего свои деньги тратить? Да и связи тут нет.

– Ага, – кивнула я, уже пятясь, – тогда тем более, у меня там фотоаппарат, хоть один кадр сделаю.

Уже в собственной каюте, меняя пропахшую Dior футболку и переодевая свитер, я вдруг призадумалась над словами дока. Летающие зайцы-людоеды? В Арктике? При такой фантастической плотности счастья? У меня что, начался прогрессирующий маразм? Поверила! Духи смываю! Белье меняю! Ну, не дура ли? Впрочем, обратно переодеваться я не стала. И так сойдет. Ну, Жора, ну врун несчастный, держись! Ты у меня сам полетишь над Арктикой, как заяц!

* * *

Когда я вновь оказалась снаружи, полярный банкет был в полном разгаре! Звон бокалов, перемежаясь со смехом, отражался от серебряного зеркала льда стократным эхом и висел в воздухе радостным хрустальным многозвучьем. В воздухе висело голубое сияние, словно бы привычное солнце поменяло цвет и колбасило по льдам и снегам яркими синими прожекторами.

Туристы развлекались, кто во что горазд. Группа «в полосатых купальниках» – белозубые американцы, накинувшие на плечи национальные флаги супердержавы (догадались ведь взять с собой, надо же!), восторженно крутили перед собственными носами стреляющие искорками палочки бенгальских огней.

Монакские бабушки, я их сразу узнала, кружились в осторожном вальсе с монакскими же дедушками, попутно степенно обсуждая, что и здесь, на полюсе, в процентном отношении к национальному составу туристов они, монегаски, снова дали всем фору, потому как если сравнить, сколько их, а сколько, французов, то, как ни крути, выйдет, что они снова впереди. Как и во всех прочих местах. Снова прозвучало имя князя Альбера, но в связи с чем, я не разобрала – пары вместе с интересным разговором уплыли за ближний торос.

Немцы пуляли в воздух из крошечных ракетниц, перекрывая залпы слаженными воплями «Es lebe Deutschland!» и громко чокаясь после каждого выстрела. Французы, взявшись за плечи и высоко вскидывая ноги, кружились вокруг одного из столов, на котором в одно из громадных зеленых яблок был воткнут пластиковый флажок Четвертой республики.

Наши – группу заговорщиков я узнала исключительно по мерзкой роже перепластованного бинтами Рыкова – кушали водочку, заедая икоркой и рыбкой. В этой же компании находился капитан, что-то громко и весело рассказывающий. Бокова, однако, среди российской диаспоры не наблюдалось. И хорошо, чем позже увидимся, тем лучше для всех.

Чурилина, кстати, тоже нигде не было. Да и поди найди близнеца среди сотни подобных! Без униформы-то только мы с Антошей, все остальные – полярники до мозга костей: красный верх, черный низ. Плюс непременные солнечные очки. А головы большинства еще и капюшонами укрыты. То есть даже по цвету волос не вычленить искомое. Доктор, кстати, тоже неизвестно где запропал. Ну и ладно!

Я сошла с ворсистого коврика прямо на лед, чуть разогнавшись, проехалась по отполированной вечностью дорожке, притормозила, зацепившись за острый небольшой торосик, и зарулила за стоящую торчком надменную льдину. Плоская и гладкая, как громадный оплавленный осколок прозрачно-голубого стекла, она чудесным образом отгородила меня от народа, втянув в себя и звуки, и голоса. Я присела на корточки и принялась рассматривать бирюзово-серебряную толщу под ногами.

Ощущение было странное. Умом я понимала, что между мной и земной твердью несколько километров льда и воды, а сердцем принять эту истину не могла! Плоскость под ногами ощущалась незыблемо прочной и надежной. Белые лохматые прожилки, как замерзшие кровеносные сосуды, пронизывали насквозь сине-зеленое тело льдины. Изнутри что-то таинственно мерцало, будто в самой глубине, невидной и неощущаемой, пульсировала неизвестная и загадочная жизнь. Она проистекала сама по себе, совершенно независимая ни от меня, ни от воздуха вокруг, ни от розовых облаков, ни от прятавшегося в них солнца. Скорее всего, ни про что из вышеперечисленного эта удивительная жизнь просто не ведала.

Я гладила рукой нежную бирюзу, прижималась к ней почти носом, чтоб хоть чуточку разглядеть, что так зазывно и радушно просвечивает сквозь прозрачную массу из океанских глубин.

Даже сняла очки, закрывшись ковшиком ладоней от всепроникающего света. Цвета засияли ярче, свечение изнутри настойчивей и активней, словно резко улучшилась настройка толстенного экрана. Понятней, однако, так ничего и не стало.

Что могло гореть и двигаться внутри замерзшей льдины? Какие такие огни Святого Эльма? Вот именно! Короче, нагляделась я так, что у меня элементарно закружилась голова, причем так мгновенно и сильно, что я, не сохранив равновесие, боком плюхнулась на лед, проехалась вперед в положении эмбриона и уткнулась в тупичок, образованный двумя милыми субтильными льдинками. Подняла голову и в дырке меж двумя голубыми гранями увидела Чурилина.

Павлик сидел в совершенном одиночестве на каком-то плоском ледяном возвышении и быстро-быстро возил рукой по планшетке с зажатым скобкой белым листом.

Рисует!

Отчего-то эта мысль вселила в меня чувство радостной гордости за будущего супруга: все гуляют, веселятся, а он – трудится. Художник! Творец! Мессия!

Я кинулась было к Чурилину, да оказалось, что площадка между нами сплошь утыкана острыми, как нарочно зазубренными, кусками льда. Будто специально! Будто их воткнули в снег, создавая непроходимую полосу препятствий.

Кричать я не стала, боясь спугнуть вдохновение, одухотворявшее летающую кисть Павлуши, и двинулась в обход. Обход был возможен лишь через место общего ликования, и меня тут же подхватил веселый хоровод, в котором кружились, голося на разных наречиях, но одинаково счастливо, вновь испеченные покорители Арктики. За одну руку – долговязая пожилая тетка, за другую – чернобровый толстячок, и я закружилась в стремительном общем вращении. В центре круга стоял черно-полосатый шест, на верхушке которого крепилась табличка «Северный полюс», вокруг нее и гарцевали довольные полярники. Прямо у шеста разместился крошечный столик, на котором высились стаканы с разноцветной жидкостью. Чуть ли не каждое мгновение кто-то из танцоров выскакивал на середину, хватал стакан и нырял обратно в круг. Юркие официанты тут же восполняли недостачу. Потому изобилие на макушке земного шара было абсолютным и не думало иссякать.