нет и никогда не было мужа, она его выдумала для отвода глаз, чтобы скрыть прижитого ребенка, но мисс Лэйн пресекала подобные подозрения в зародыше, решительно заявляя, что имеет веские причины утверждать, что муж у миссис Мэйси есть и все еще жив.

Лоре миссис Мэйси была по душе, и по вечерам девочка частенько ходила к ней через лужок, чтобы купить леденцов или на примерку вещи, которую та шила, перелицовывала или удлиняла для нее. Это был самый уютный дом, какой только можно себе представить. На нижнем этаже раньше была одна довольно большая комната с каменным полом, но миссис Мэйси, отгородив ширмой окно и камин, чтобы не дуло от передней, где хранились ведра для воды и кухонная утварь, устроила крошечную гостиную. Там помещались обеденный стол, диван и кресло, а также швейная машинка. Тут были и коврики на полу, и картины на стенах, и множество подушек, причем все хорошего качества – без сомнения, они происходили из гораздо более просторного дома, в котором она жила во времена замужества.

Лора устраивалась у огня и играла с Томми в настольную игру, держа на коленях белого кота Снежка, а миссис Мэйси, сидя по другую сторону очага, занималась шитьем. Разговаривала она мало, но иногда поднимала взгляд, и глаза ее приветливо улыбались. По-настоящему она улыбалась редко и почти никогда не смеялась, отчего некоторые сельчане называли ее «угрюмой».

– Угрюмое создание, – говорили они, но любой более-менее проницательный человек понял бы, что миссис Мэйси не угрюмая, а печальная.

– Ах! Как ты молода! – сказала она однажды, когда Лора разболталась. – У тебя вся жизнь впереди! – словно собственная ее жизнь закончилась, а ведь ей было немногим больше тридцати.

Томми, тихий, задумчивый парнишка, напускал на себя серьезный вид главы семейства, какой иногда бывает у единственного сына, оставшегося без отца. Он любил заводить часы, выпускать кота и запирать на ночь входную дверь. Однажды, когда мальчик принес Лоре домой блузку, перешитую для нее миссис Мэйси из старого муслинового платья, а вместе с ней счет на какую-то невероятно ничтожную по нынешним временам сумму (самое большее шиллинг, а скорее, девятипенсовик), девочка в шутку протянула ему карандаш и предложила:

– А ты не дашь мне расписку в получении денег?

– С удовольствием, – с важностью взрослого ответил Томми, – но вообще-то в этом нет необходимости. Мы же не выставим тебе счет еще раз.

Это его «мы», указывавшее на партнерство, в котором младший партнер был так юн, вызвало у Лоры улыбку, но потом ей стало грустно, когда она подумала об этих двоих, державших в этом узком доме оборону против всего мира, и об их таинственном прошлом, которое подспудно ощущалось, но оставалось непроницаемым.

Какова бы ни была подоплека тайны, окружавшей отца Томми, мальчик ничего об этом не знал, потому что дважды в присутствии Лоры спрашивал свою мать:

– Когда наш папочка вернется домой? – и миссис Мэйси, после долгой паузы, отвечала:

– О, еще не скоро. Ты ведь знаешь, он за границей, а его господин еще не готов вернуться.

В первый раз она прибавила: «Кажется, они стреляют тигров», а в следующий: «До Испании далеко».

Однажды Томми без всякой задней мысли достал и показал Лоре фотографию своего отца. С нее смотрел привлекательный, кичливого вида мужчина, позирующий в фотоателье на фоне пасторального задника. На маленьком столике рядом с ним были аккуратно положены цилиндр и перчатки. Явно не рабочий человек, но и на джентльмена не слишком похож, подумала Лора, однако это было не ее дело, и когда она заметила страдальческий взгляд миссис Мэйси, забиравшей фотографию, то порадовалась, что лишь мельком взглянула на снимок.

На одной стороне лужка, прямо напротив дома доктора на противоположном конце, стоял «приличный дом», как называли здесь жилища больше коттеджа, но меньше помещичьего особняка. В окрестностях Кэндлфорд-Грина было несколько подобных домов, где проживали в основном пожилые леди, незамужние или вдовые, но здесь обитал одинокий джентльмен. Белое строение с зеленым балконом и зелеными ставнями окружала ухоженная лужайка с подстриженными тисами. Тут всегда стояла тишина, ибо мистер Репингтон был очень стар, и в доме не было молодежи, которая носилась бы по дому, ходила в гости или на охоту. Служанки у мистера Репингтона были немолодые и необщительные, а камердинер, мистер Гримшоу, такой же седовласый и нелюдимый, как и его хозяин.

Иногда летними вечерами у ворот дома останавливалась карета с нетерпеливыми лошадьми, сверкающей сбруей, кучером и лакеем с кокардами, и из комнат через растворенные окна слышались позвякиванье чайных чашек и жеманные голоса сплетничающих дам, а каждый год в сезон клубники мистер Репингтон затевал в саду праздник, на который местная знать являлась пешком, потому что и его конюшня, и стойла трактира были до отказа забиты экипажами гостей, прибывших из более отдаленных краев. Вот и все развлечения, которые он устраивал. В силу своего возраста этот джентльмен уже давно отказался от званых ужинов как у себя дома, так и в гостях.

Каждое утро ровно в одиннадцать часов мистер Репингтон выходил из парадной двери, которую перед ним церемонно распахивал Гримшоу, заглядывал на почту и в столярную мастерскую, останавливался на несколько минут, чтобы поговорить со священником или другими представителями своего класса, которые встречались по пути, гладил по голове детишек и угощал осла кусочком сахара. А затем, обогнув лужок, исчезал за порогом своего дома, и до следующего утра его уже никто не видал.

Одежда мистера Репингтона была образчиком превосходного стиля. Бледно-серые костюмы, которые он предпочитал летом, всегда выглядели так, словно только что доставлены от портного, а гамаши и серые замшевые перчатки были безукоризненно чистыми. На прогулки он брал трость с золотым набалдашником и носил в петлице цветок, обычно белую гвоздику или розу. Однажды, повстречав Лору на улице, мистер Репингтон снял панаму и так низко поклонился, что девочка почувствовала себя принцессой. Но пожилой джентльмен неизменно отличался утонченностью манер. Неудивительно, что ходил слух, будто раньше он занимал какую-то должность при дворе королевы Виктории. Может, так, а может, и нет, ибо в действительности о нем никто ничего не ведал, кроме того, что он, очевидно, богат и явно стар. Лора и мисс Лэйн знали, да и почтальон, вероятно, заметил, что ему поступало множество писем с гербами и коронами на клапанах конвертов, а еще Лоре было известно, что однажды мистер Репингтон отправил телеграмму, подписанную своим именем, одной действительно очень важной персоне. Но, вследствие замкнутости его прислуги, подобные вещи не давали пищи для деревенских пересудов.

Как и у всех людей благородного происхождения, которых Лора встречала,