потеряв ориентацию, в торговый зал в шляпе и пальто забредал па, его ласково, но твердо выпроваживала оттуда дочь, беря притворно шутливый тон.

– Дорогой па! – восклицала мисс Перл. – Ему так интересно! Но пойдем же, родной. Твоя маленькая Перли тебя проводит. Осторожно, ступенька! Вот так, не торопись. Что тебе нужно, так это чашка хорошего крепкого чая.

Неудивительно, что «девочки Пратт» выглядели, по словам некоторых людей, так, будто несли на собственных плечах тяжесть всего мира. Должно быть, сестры и в самом деле тащили на себе громадное бремя забот, и если они пытались замаскировать это нарочитой оживленностью и жеманными улыбками вкупе с толикой безобидного лицемерия, то это следует поставить им в заслугу. Такова уж человеческая природа; уловки и притворство мисс Пратт предназначались лишь для развлечения клиенток. Но к тому времени, когда Лора переехала в Кэндлфорд-Грин, семейство Пратт не вызывало былого интереса, пока однажды летним утром среди сельчан не распространилась захватывающая сенсация: новость об исчезновении мистера Пратта.

Старик ушел из трактира в обычное время, перед закрытием, но до дома так и не добрался. Его дочери, дожидаясь отца, засиделись допоздна, после полуночи сходили в «Золотой лев», чтобы навести справки, на рассвете отправились на поиски по закоулкам, но никаких следов не нашли, и тогда в дело вступила полиция, которую забросали вопросами первые появившиеся на улице рабочие. Будут ли развешивать его фотографию? Объявят ли награду? А главное, куда он подевался? «Пусть он худой как щепка, но не мог же сквозь землю провалиться!»

Поиски продолжались не один день. Были опрошены начальники станций, прочесаны леса, колодцы и пруды, но мистера Пратта так и не обнаружили, ни живым, ни мертвым.

Когда первое горе утихло, Руби и Перл стали советоваться с друзьями, надевать ли им траур. Однако решили не надевать, ведь «бедный па» еще может вернуться. Сестры пошли на компромисс и в церкви появлялись в лавандовых с оттенками лилового платьях, наполовину или, возможно, на четверть траурных. Шло время, заднюю дверь, которую прежде оставляли на ночь незапертой на случай возвращения блудного отца, снова начали запирать, и, возможно, оставшись наедине с ма, дочери со вздохом признавали, что, вероятно, все к лучшему.

Однако о «бедном па» они еще услышали. Однажды утром, почти год спустя, мисс Руби поднялась очень рано и, поскольку горничная была еще в постели, сама отправилась за хворостом, чтобы вскипятить воду для чая, в дровяной сарай, где и нашла своего отца, мирно спящего на поленьях. Где он был все эти месяцы, старик не смог или не захотел объяснить. Мистер Пратт считал (или прикидывался), что никуда не отлучался: он, как обычно, вернулся домой из «Золотого льва» накануне вечером, обнаружил, что дверь заперта, и, не желая беспокоить домашних, отправился в дровяной сарай. Единственным ключом к разгадке тайны, не поспособствовавшим, впрочем, ее разрешению, было то, что на рассвете дня, предшествовавшего возвращению мистера Пратта, в нескольких милях от Оксфорда какой-то велосипедист обогнал по дороге высокого, худого старика в кепке-двухкозырке, который шел, повесив голову и всхлипывая.

Где мистер Пратт пропадал и на что жил, пока отсутствовал дома, так и не выяснилось. Он снова стал посещать «Золотого льва», а его дочери снова взвалили себе на плечи бремя забот. Впоследствии они всегда называли этот эпизод «потерей памяти у бедного па».

Бакалейная лавка по соседству с Праттами также была процветающим, почтенным торговым заведением. С деловой точки зрения, у лавки Тармана было преимущество перед «универсальным магазином»: торговцы мануфактурой зависели преимущественно от средней прослойки сельского общества, так как бедняки не могли позволить себе купить их изделия, а джентри их презирали, бакалейщик же обслуживал всех. В то время влиятельные сельчане, такие как врач и священник, принципиально закупали провизию в местных лавках. Они считали ниже своего достоинства ездить куда-то, чтобы сэкономить несколько лишних шиллингов, и даже богачи, проводившие в загородных имениях или охотничьих домиках лишь часть года, полагали своим долгом поддерживать местную торговлю. Если в деревне была не одна лавка, заказы делали в каждой поочередно. Даже у мисс Лэйн было два пекаря: один являлся на одной неделе, другой на следующей, но в ее случае это, возможно, объяснялось скорее деловыми, чем принципиальными соображениями, поскольку обоим пекарям нужно было подковывать лошадей.

Этот обычай поддерживать местные предприятия шел на пользу всем жителям. Лавочник благодаря обширной клиентуре мог держать на складе больше разнообразных и качественных товаров, его уютное, хорошо освещенное торговое заведение украшало сельскую улицу, а сам он получал прибыль, позволявшую вести комфортную жизнь. В ту пору бакалейщик должен был быть настоящим бакалейщиком, потому что товары не поступали к нему уже упакованными и готовыми к продаже с прилавка, их следовало сортировать, развешивать и паковать самостоятельно, и за качество перед покупателями отвечал непосредственно он. Мясник тоже не получал замороженные, завернутые в простыни туши по железной дороге, но должен был быстро и умело распознать достоинства живого животного на местном рынке, чтобы жаркое оказалось сочным, а старомодные отбивные и бифштексы таяли во рту. Даже суповая баранина и шестипенсовые говяжьи обрезки, которые он продавал бедным, обладали вкусом и сочностью, которые в современном мясе, похоже, уничтожает заморозка. Однако нельзя иметь все сразу, и большинство сельских жителей согласятся с тем, что притягательность кино, радио, танцев и автобусов до города, а также выросшие доходы перевешивают те немногие жалкие преимущества, которыми располагали их бабушки и дедушки.

В больших, удобных комнатах над лавкой обитали бакалейщик, его жена и их подрастающие дети. Это семейство нравилось не всем; кое-кто говорил, что Тарманы забыли, кто они и где их место в жизни, главным образом потому, что своих детей они отправили в школу-пансион; но их лавку посещали практически все, поскольку это было единственное бакалейное заведение в округе, а кроме того, там продавали продукты, в качестве которых можно было не сомневаться.

Мистер Тарман был дородный великан в белоснежном фартуке. Когда он наклонялся вперед и опирался своими ручищами на прилавок, чтобы поговорить с покупателем, массивная столешница красного дерева чуть ли не прогибалась под его весом. Его жена, миниатюрная и светлокожая «крохотулечка», по местному выражению, в ту пору уже несколько поблекла, хотя все так же гордилась цветом своего лица, которое умывала исключительно теплой дождевой водой. Несмотря на тонкие морщинки вокруг рта и глаз, против которых дождевая вода оказалась бессильна, это средство оправдало ее веру в его эффективность, поскольку щеки миссис Тарман по-прежнему не утратили свежести и нежного, как у ребенка, румянца. Она была щедрым, великодушным существом и не скупясь жертвовала на любое